Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Шан Сижуй так и застыл в оцепенении, объятый недовольством. Всю дорогу Ли Тяньяо подобно исполнителю сяншэна развлекал Шан Сижуя шутками, песнями и подражанием, однако и он устал от монолога и теперь желал перевести дух. Ухватив стоявшую сбоку проститутку за руку, он настойчиво упрашивал ее:
– Добрая барышня, ну дай мне покурить.
Проститутка рассмеялась:
– Хочешь покурить – иди в опиекурильню, здесь у нас такого нет.
Ли Тяньяо молил о пощаде, щекоча при этом проститутку. Не в силах более сопротивляться, она отворила потайной ящичек и достала оттуда все необходимое для курения опиума, ловко подготовив для Ли Тяньяо трубку. Ли Тяньяо удовлетворил свою страсть к опиуму – тот вдохнул в него новые силы – и, приведя в порядок знамена и барабаны, бросился вновь развлекать Шан Сижуя. Он кинул проститутке выразительный взгляд и передал ей трубку. Та с нежностью прильнула к Шан Сижую и впихнула мундштук ему в рот. Он как раз сидел в оцепенении, когда губы его насильно разжали. Сердце его зашлось в страхе.
Ли Тяньяо засмеялся:
– Эта вещь веселит похлеще выпивки. Ты попробуй, затянись пару раз, и все твои тревоги мигом исчезнут, тотчас же обратишься небожителем.
Проститутка нависла над Шан Сижуем, покачивая бедрами и кокетничая, ей очень хотелось, чтобы он хоть разок затянулся, да тут еще Ли Тяньяо со стороны настойчиво его подбадривал. Сознание Шан Сижуя ускользало, ему и впрямь было ужасно тоскливо, так что он сделал затяжку, а потом еще одну и еще. Ли Тяньяо, сбивший сударя Шана с пути истинного, обменялся с проституткой улыбками, его охватила озорная радость от того, что артель их приобрела еще одного товарища. Однако Шан Сижуй выкурил почти полтрубки и, разжав руку, швырнул ее Ли Тяньяо:
– Никакого возбуждения, только задохнусь сейчас!
Повернувшись, он обнаружил, что проститутка нежно гладит его по паху, охваченный отвращением, он двумя пальцами снял с себя ее руку и велел ей уйти, а сам так и продолжил тосковать в одиночестве.
Ли Тяньяо вздохнул, качая головой:
– Теперь я знаю, отчего ты все принимаешь так близко к сердцу. Опиум ты курить не любишь, на деньги не играешь, проституток тоже не жалуешь, все, что ты любишь, – это исполнять оперу. Ты вот скажи мне, ну а если в театре случается что-то плохое, неужто небеса обрушиваются на землю? – С этими словами он обнял проститутку и поцеловал ее в губы. – Человек должен отвлекаться, все любить по чуть-чуть. Если отвалится одно, будет на что опереться.
Выслушав его, Шан Сижуй покачал головой:
– Я все испробовал – и пьянство с обжорством, и разврат с азартными играми, – ничто мне не по душе! – Тут в его голове промелькнула мысль о Чэн Фэнтае, но, разумеется, вслух он этого не сказал, лишь задумался ненадолго: – О, а я ведь и правда люблю поесть.
Ли Тяньяо вскочил, будто рыбка, выпрыгнувшая из воды:
– Раз нашлось что-то, что ты любишь, тогда все становится намного проще! – Он накинул плащ на плечи Шан Сижуя, собравшись отвести его в место с вкусной едой.
При упоминании еды Шан Сижуй несколько оживился. Затем он вспомнил, что актеры, стремясь позаботиться о голосах, по большей части предпочитают блюда хуайянской кухни, но слишком уж они изысканны, толком и не наешься. Вот почему, оказавшись в южных краях, он задался целью попробовать местную еду. Однако Шан Сижуй обладал аппетитом и любовью к мясу, свойственной настоящему шаньдунцу, разве привычен он ко всем этим деликатесам из рыбы и креветок? Он не удержался от жалоб:
– Да здесь и поесть-то нечего.
Ли Тяньяо, шагая рядом, сказал:
– Мы можем пойти на джонку и поесть там жареного барашка, ты любишь баранину? Лодку со всех сторон обдувает ветром, чтобы дым и жар не скапливались, а еще оттуда можно полюбоваться фонариками – ты только оденься потеплее, ночью на реке можно простыть!
Ли Тяньяо заказал у содержательницы борделя еду, и они с Шан Сижуем рука об руку спустились вниз.
Чтобы девицам и гостям удобно было садиться на лодку без страха попасть под порывы ветра и струи дождя, внизу у терема Сянлоу выстроили крытый серым кирпичом причал, который носил название Шуймэнь [213]. В шаге от Шуймэня покачивались на волнах лодки, и подобная изобретательность весьма радовала посетителей.
Вдруг Ли Тяньяо сказал:
– Шан-лаобань, подожди минутку, мне нужно позвонить твоей шицзе.
Ли Тяньяо ушел, а Шан Сижуй остался ждать его на Шуймэне, словно запертый в крошечной тюремной камере. Поскольку стены здесь были голыми, акустика была на редкость хорошей, и он прекрасно слышал разговор Ли Тяньяо по телефону. Тот высокомерно выговаривал:
– Ты спокойно сиди дома и корми ребенка, поменьше расспрашивай о мужских делах!.. Эй! Бросишь ребенка? Это только мой ребенок? К тебе отношения не имеет? Тебе его не жалко, вот и бросить хочешь, да и старших всех побросаешь? Тебе нелегко было вынашивать его девять месяцев? А мне что, легко?.. Я превосходно! С твоим шиди Шаном! Как это кто? Шан Сижуй!.. С чего бы мне с ним видеться?! Просто привел его, чтобы он развлекся с женщиной! Ходим по публичным домам!.. Хочешь верь, хочешь нет! – Тут Ли Тяньяо замолчал, должно быть, на том конце провода его поносили на чем свет стоит, и сил огрызаться у него уже не осталось, он только и мог, что прокричать: – Шан-лаобань! Шан-лаобань! Скорее подойди сюда и скажи пару слов своей шицзе!
Смущенный Шан Сижуй вбежал наверх и прокричал в трубку: «Сестрица Цуй!» Ничего больше, он, впрочем, сказать не успел, так как Ли Тяньяо с новыми силами принялся ругаться:
– Поменьше неси всякий вздор, мать твою! Вот теперь и жалеешь, а не стоило тебе тогда со мной спорить! Лучше обними ребенка покрепче и подумай над своим поведением!
Затем он повесил трубку, и на лице его расплылось чрезвычайно довольное выражение, так что за едой у него проснулся отменный аппетит – в одиночку он умял полцзиня ягнятины и осушил полцзиня вина, приготовленного зимой.
История Ли Тяньяо и шицзе Цуй, старшей сестрицы-наставницы Шан Сижуя, обычному человеку могла показаться удивительной. Оба
