Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье
Ленинградцы 1970-х и начала 1980-х годов тратили силы в основном на решение бытовых проблем. Они были стихийными гедонистами. Важнейшей задачей являлось выстраивание системы неформальных отношений, позволяющих получать дефицитные блага: театральные билеты, видеомагнитофоны и другую технику, автомобили, путевки в санатории и социалистические страны, поступление в престижные школы и вузы, разрешения на строительство кооперативной квартиры, джинсы и так далее. Официальный доход становился все менее значимым в определении социального статуса. При наличии дефицита деньги сами по себе не позволяли купить то, что ты хочешь. Рубль у того, кто «крутится», стоил больше, чем рубль простака. Постепенно официант, бармен, заведующий отделом в Гостином дворе, директор английской школы, таксист становились гораздо более влиятельными, чем кандидаты наук, члены творческих союзов или инженеры на заводе.
Дефицит преодолевался и системой социальных связей, и черным рынком. Для Ленинграда уже с середины 1950-х годов, после улучшения отношений с Финляндией, и еще больше — после разрядки международной напряженности в 1970-е годы, важнейшим источником товаров стала фарцовка. Официальный обменный курс рубля на доллар был невероятно преувеличен в сторону рубля. В результате иностранцы продавали свои (как правило, подержанные) вещи фарцовщикам по их реальной цене, это было куда выгоднее обмена в банке долларов или финских марок. Деньги можно было потратить на рестораны, девушек, пьянки-гулянки. Финны охотно меняли одежду и гаджеты на спиртное. Крайней формой фарцовки была скупка иностранных денежных знаков за рубли. Валюта нужна была для покупок в магазинах «Березка», где продавались иностранные дефицитные товары. Советский человек «Березку» посещать не мог, для этого нанимались студенты из стран третьего мира, обучавшиеся в ленинградских вузах. В СССР официально не производили джинсы, но на Невском проспекте в них была одета значительная часть молодых людей. Постепенно эти довольно многочисленные модники получили в городе название «мажоры».
Еще одним важнейшим источником дефицита становилась государственная торговля. Часть пользовавшегося повышенным спросом товара, поступавшего в магазины, например, мохеровые шарфы, сапоги-чулки, безразмерные носки, пыжиковые шапки, черная икра, выкупалась самими работниками торговли и не поступала в открытую продажу. Ее реализовывали через спекулянтов по ценам, многократно превышающим государственные. Самым оживленным местом, где торговали спекулянты и фарцовщики, стала «галера» — второй этаж Гостиного двора, тогда одного из главных универмагов города.
Одним из источников «нетрудовых доходов» были подпольные производства, которые находились под контролем так называемых цеховиков. Такие люди работали по преимуществу в Средней Азии и на Кавказе, но продавали продукцию, в основном бесхитростные подделки вещей западных брендов, в Москве и Ленинграде.
Важными местами, где концентрировались неучтенные государством наличные деньги, становились заведения общественного питания. В годы застоя и чуть раньше появилось несколько новых ресторанов: в гостиницах «Прибалтийская», «Ленинград» и «Октябрьская», рестораны «Невский» и «Нева» на Невском проспекте, «Восток» на островах. Здесь не столько ели, сколько «гуляли». Ресторан превратился в советский антимир. В нем знакомились с дамами, танцевали, заказывали музыкантам запрещенную к официальному исполнению музыку, выясняли отношения. Попасть в ресторан «простому» человеку становилось все труднее: приходилось платить за вход швейцару, за отдельный столик и приемлемое обслуживание — официанту, за музыку — ансамблю. Кроме того, работники ресторанов имели возможность сбывать часть получаемых продуктов «налево».
Именно в ресторанах и в появившихся в большом количестве пивных барах возникла необходимость в немилицейской охране, ведь милиция легко могла понять, что каждое такое учреждение контролируется расхитителями социалистической собственности. Как считается, директору треста ресторанов и столовых Фрунзенского района Илье Векштейну первому пришла в голову мысль нанимать для охраны подчиненных ему заведений молодых боксеров и борцов. На жаргоне они назывались «воротчиками», потому что стояли у входа, «на воротах». Постепенно в Ленинграде стали пропадать традиционные швейцары, военные отставники, а на их место встали молодые мускулистые мастера и кандидаты в мастера спорта. Так в недрах советского Ленинграда зародился будущий «бандитский Петербург».
Застой с его ощущением бессмысленности и лживости всего «официального» породил уникальную ситуацию. Мало того, что параллельно зримой социальной иерархии существовала еще одна, нелегальная, так эта вторая вдобавок выглядела куда более убедительно. Добиться денег и успеха честным трудом становилось все сложнее, а теневая экономика давала такую возможность, пусть и очень примитивную. В конце концов ситуация пришла к тому, что подполье вышло на поверхность. Многие из тех, кто занимался бизнесом в Петербурге в 1990-е годы, начинали свою деятельность с «галеры», торговли дефицитом, заработков на туристах.
Подпольная культура Ленинграда
Атмосфера праздности 1970-х и начала 1980-х годов освобождала огромное количество свободного времени. Кто-то заполнял его пьянством. Алкоголизм — тяжелейшая социальная проблема Ленинграда времен застоя. Рабочие завода традиционно спешили пропить получку до того, как ее заберут рачительные жены. Росло количество внебрачных связей, разводов, матерей-одиночек. Кто-то страстно увлекался рыбалкой, кто-то — выращиванием картошки на небольших пригородных участках. Именно в это время рабочим крупных предприятий стали раздавать садовые участки стандартного размера в шесть соток. Каждые зимние выходные на Карельский перешеек отправлялись тысячи лыжников. Появились полупрофессиональные грибники, любители-байдарочники, фанаты экстремального туризма. Отпуск планировали весь год. На заветное место с диким пляжем в окрестностях Коктебеля или Геленджика ехали как в главное путешествие в жизни. В каждой компании был гитарист, исполнявший в начале 1970-х песни Юрия Кукина и Юрия Визбора, а в начале 1980-х — Бориса Гребенщикова и Андрея Макаревича.
Возник необычайный интерес к чтению. Залы Публичной библиотеки каждый день были переполнены. У букинистических магазинов стояли специальные люди «на перехвате». Они покупали у сдатчиков запрещенные и дефицитные книги и продавали собирателям домашних библиотек. Добровольцы, профессионально знавшие иностранные языки, получали книги Хемингуэя, Агаты Кристи и Жоржа Сименона из-за границы, переводили их, перепечатывали, переплетали и продавали. Появился широкий рынок «самиздата» и «тамиздата». Он был невероятно разнообразен: от Солженицына, Набокова и Цветаевой до литературы о технике секса, жидомасонах, НЛО и моржевании — способе излечения всех болезней путем купания в проруби. Иностранные стажеры исправно доставляли книги издательства «Ардис», печатавшего произведения советских эмигрантов.
Официально изданные редкие книги можно было получить путем сдачи макулатуры. В обмен на сколько-то килограммов бумаги давали новый роман сверхпопулярного бульварного исторического беллетриста Валентина Пикуля или какого-нибудь Мориса Дрюона, описывающего историю Франции.
Росли ряды синеманов. Важнейшим местом
