Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье
Благодаря архитекторам «Ленжилпроекта» восстановили Круглый рынок на Мойке, который был до неузнаваемости перестроен в довоенные годы. Аутентичность для авторов программы капитального ремонта была не так уж важна, они скорее старались быть визуально деликатными, избавляться от всего, что слишком сильно бросалось бы в глаза. Именно поэтому результаты их деятельности сейчас кажутся незаметными. (Илл. 40)
Вместе с тем вероятно, что без такого «сглаживания углов» Петербург выглядел бы сегодня более живым. Неказистость или излишняя яркость случайных деталей часто кажется обаятельной, потому что выдает некую спонтанность в городской жизни, ее не полную подконтрольность правилам.
Когда ремонтировали кварталы домов, нередко сносили часть дворовых флигелей и сараев, для того чтобы устроить зеленую зону или площадку для мусора. Бывало и так, что здания, наоборот, достраивали по периметру, чтобы сохранить характерный для города сплошной фронт застройки, а заодно увеличить количество жилья.
Скорость реализации программы капитального ремонта выглядела невероятно низкой. В год в среднем удавалось восстановить всего лишь 1 % от общего числа зданий. Тем не менее этого оказалось достаточно, и к концу 1980-х годов закончили ремонтировать дома первой очереди.
Сегодня методы, которыми работал «Ленжилпроект», представлялись бы спорными. Мы куда более трепетно относимся к исторической правде, мечтаем сохранить все до последнего дореволюционного кирпича, воспринимаем старую петербургскую среду как музейный экспонат. Утилитарное отношение к некоторым деталям вроде лепнины кажется нам грубоватым. Тем не менее важный урок советской программы капитального ремонта исторического центра заключается в том, что сохранение огромного массива исторической застройки — это всегда компромисс.
Сейчас исторический центр Петербурга пусть и не так быстро, как в 1920-е и 1930-е годы, но все же ветшает. Хотя формально у домов и есть собственники, фактически ответственность за их состояние остается размытой. Множество квартир и даже зданий в центре города пустуют. Ситуация несколько осложняется тем, что сегодня нельзя, как в советское время, навязывать решения принудительно, поскольку большая часть недвижимости находится в частных руках.
Петербург — самый большой памятник исторического наследия в мире. Кроме всего прочего, это означает, что его сохранение, как и в 1960-е годы, требует некой последовательной программы действий.
Ленинград под руководством Григория Романова. Гонения на интеллигенцию
В 1970 году руководитель Ленинграда Василий Толстиков был снят с должности и отправился на малоприятную работу советского посла в Китайской народной республике, отношения которой с СССР были на грани войны и где в это время бушевала культурная революция.
На его место назначили Григория Васильевича Романова — уроженца деревни Зихново, шестого и младшего ребенка в многодетной крестьянской семье. Он воевал, потом сделал карьеру на заводе им. Жданова и с 1950-х годов перешел на партийную работу.
Григорий Васильевич был человеком недобрым, мстительным, не понимал культуру и не любил ее. К интеллигентам относился с презрением и подозрением. При нем даже ленинградское КГБ считалось более либеральным органом, чем Ленинградский обком КПСС.
В то же время Романов был деятелем скорее сталинского, чем брежневского типа. Взяток не брал, был аскетичен, двух дочерей отдал учиться на матмех и биофак ЛГУ. Он был хорошим организатором, настоящим «хозяином» города. Своими задачами Романов видел развитие Ленинграда как центра оборонной промышленности, создание системы ПТУ, строительство жилья. Только за пятилетку между 1976 и 1980 годами отдельное жилье получили миллион горожан.
Именно при Григории Романове произошло два знаковых события в развитии городской инфраструктуры. В 1978 году открылась первая в городе станция аэрации на острове Белый — канализационные стоки наконец-то стали очищать. В 1979 году начали строить комплекс защитных сооружений Ленинграда от наводнений.
Одна из главных претензий коллег к Хрущеву заключалась в отсутствии у него бережного отношения к кадрам. Чистка номенклатуры от немногочисленных поклонников Никиты Сергеевича произошла в конце 1960-х и начале 1970-х годов. После нее Брежнев практически не производил значительных перестановок в высшем руководстве СССР. Высокие должности, как правило, удерживали вплоть до смерти. Даже чудовищные преступления против партийной этики карались направлением в дипломатический корпус на почетное место в Вене или Улан-Баторе. В результате власть в СССР постепенно становилась геронтократией. Ее представители в основном начали карьеру еще до войны или сразу после и продолжали до глубокой старости.
Григорий Романов у Брежнева был на хорошем счету, его даже называли одним из возможных преемников генсека, и его замена на посту руководителя Ленинграда не предвиделась. Только в 1983 году Романова перевели в Москву, где он стал секретарем ЦК КПСС, ответственным за оборонную промышленность. На его месте в Ленинграде остался Лев Зайков, до того работавший генеральным директором виднейшего оборонного концерна, научнопроизводственного объединения «Ленинец».
При Романове преследованиям подверглось множество деятелей культуры. Больше всего стал известен, пожалуй, случай с академиком Дмитрием Лихачевым. Дмитрий Лихачев не вступал в партию, был демонстративно верующим человеком, в прошлом уже сидел по политической статье и стал одним из информантов Александра Солженицына, когда тот писал книгу «Архипелаг ГУЛАГ». У академика были связи с высокопоставленными чиновниками в Москве, и поэтому Романов не мог прямо учинить над ним расправу. Лихачева не пускали в заграничные поездки; как-то его избили «неизвестные»; однажды пытались поджечь его квартиру; дважды арестовывали зятя. Незадолго до смерти сам Романов вспоминал в интервью:
«Вот был случай — я остановил публикацию книги Дмитрия Сергеевича Лихачева „Византийские легенды“. Редактором этой книги была Софья Полякова — еврейка. Приглашаю я Лихачева к себе, спрашиваю прямо: „Зачем вы таких людей к работе привлекаете?“ — Он спрашивает: „Каких?“ Я: „Тех, которых не нужно“. — Он:
„Евреев, что ли?“. Я: „Да“. Его это тоже почему-то обидело, хотя я был прав — евреи тогда
