Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

Продвижение идей трезвости и здорового образа жизни стало по сути второй деятельностью Федора Григорьевича после хирургии. Он знал, ради чего он это делал. Ведь спасение человеческих жизней стало главной целью жизни его собственной.

Глава 14. О вере и сомнении

Еще учась в школе, Федор Григорьевич четыре года изучал Закон Божий, поэтому к вере он относился с уважением и глубоко. Но с приходом советской власти в Сибирь (она пришла фактически после 1922 года) появилась новая религия, коммунистическая. В храм ходить было все труднее. Люди ходили все меньше и молились дома, а потом церкви стали закрывать и сносить.

Когда Федор Григорьевич вступил в комсомол, то не считал, что это противоречит проповедям Божьим. Ни в каких антирелигиозных мероприятиях не участвовал никогда. В семье его воспитали, что любые насмешки над верой – это грех. Он говорил, что искра веры в его душе всегда теплилась и помогала в трудные минуты.

В Сибири над верующими не насмехались, но постепенно стали утрачиваться религиозные традиции. В первых четырех классах Федор Григорьевич изучал Закон Божий, но в наш безбожный ХХ век нужно было обо всем забыть. А то, что изучается в детстве и в молодые годы, забыть нельзя, это глубоко врезывается в память. И Федор Григорьевич все помнил, только ни с кем не говорил на эту тему, так как сам был коммунистом и находился в коммунистическом обществе. Федор Григорьевич считал, что коммунист это не тот, кто разрушает храмы или добивается для себя привилегий, а это передовой человек, который любит свое отечество и за его защиту готов пойти на смерть.

До конца 80-х годов прошлого века было рискованно открыто выставлять свое чувство веры. Из-за этого можно было подвергнуться наказаниям. Зная все это, видя торжествующее мракобесие, Федор Григорьевич не лез на рожон. Он глубоко таил в своей душе веру в Бога, но не выставлял ее напоказ, держался в стороне от воинствующих безбожников в среде чиновников. А как раз вот от этих «высоких» чиновников зависело повышение по службе и награды.

Мы с сыном Гришей крестились в один день. Ему было семь лет, мне – 40. Это было в Грузии, под Кутаиси, в храме древнего монастыря Моцамета – красивой церкви на холме, видной издалека, окруженной глубоким рвом, где в зеленой низине паслись овцы. Мы тоже пожертвовали овечку для монастыря и пустили ее пастись на лужайку. Крестил нас обоих одновременно пожилой грузинский священник Гиорги, вел службу он на грузинском языке. Мы босыми ногами трижды обошли вокруг купели по цементному полу. Священник окропил нас святой водой, а потом на грузинском объяснял что-то нашей спутнице – Леле Александровне, у которой мы жили в деревне летом. Вернулись мы домой к Леле Александровне, она заранее приготовила угощение и накрыла стол, в центре которого лежал на блюде жареный поросенок с зеленой травкой в зубах. Как обычно, были жареные цыплята, хачапури, лаваш, домашний торт и, конечно, домашнее вино из собственного винограда. Леля Александровна сама ухаживала за виноградником, обрабатывала его медным купоросом от вредителей, поливала, потом собирала урожай и приглашала людей помочь ей отжимать виноградный сок, который по специальной технологии превращался в вино. Муж работал в Тбилиси и приезжал по выходным. Сын плавал на судне рыбнадзора. В общем, ей они не помогали. Она гордо заявляла, что у нее появились силы и энергия после того, как прооперировал ее Федор Григорьевич по поводу двойного аортально-митрального порока сердца.

Федор Григорьевич был удивлен таким обедом и столом, заставленным разными яствами. Спросил: «Это по поводу чего такой обед?» Мы скрыли от него причину, объясняли как-то неотчетливо, то ли по поводу именин ее сына, то ли еще как-то. Федор Григорьевич был в то время директором НИИ пульмонологии, и мы боялись его подвести. Такое уж было время.

В нашей семье были крещеные только бабушка Анна Алексеевна и мама. Мы с Валерием родились уже в условиях атеизма. Валерия убедил креститься сын Гриша уже в 90-м году в Петербурге.

Григорий пришел к вере, когда учился в хоровом училище в Капелле. А в консерватории кафедрой марксизма-ленинизма заведовал педагог, в душе своей скептически относящийся к «научному атеизму». Он и зародил в своих учениках искры веры. Студенты обратились к ректору Петербургской духовной академии за разрешением посещать библиотеку. Многие стали верующими. А поскольку уже проходила настоящая перестройка в умах ученых, то вскоре кафедра марксизма переименовалась в кафедру естествоведения.

А первый пасхальный стол я приготовила еще в начале 70-х годов. Испекла куличи, покрасила яйца и сварила пасху, украсив этим стол. Волновалась, не знала, как отреагирует Федор Григорьевич. Но он оказался растроган до глубины души, вспомнил детство с красивыми и давно забытыми православными традициями. С тех пор мы стали делать пасхальный стол ежегодно и даже постепенно, осмелев, приходить на пасхальный крестный ход. Государственная пропагандистская машина пускала в ход хитрость: чтобы отвлечь людей от храмов, в пасхальную ночь во всех кинотеатрах страны давали лучшие фильмы.

В первый раз (не считая детских лет до революции) Федор Григорьевич причастился в 90-х годах в церкви Дмитрия Солунского. Этому в большой степени поспособствовал друг нашей семьи, о котором говорилось выше, художник Николай Сергеевич Чуков. Он объяснил смысл причастия, подготовки к нему, исповеди. Федор Григорьевич тогда простодушно возразил: «А я безгрешен!» В самом деле, он же никого не обижал, лечил людей, делал добро. Николай Сергеевич улыбнулся и мягко ответил: «Федор Григорьевич, безгрешен только Бог».

После этого мы уже чаще стали ходить в церковь причащаться. В церкви Иоанна Предтечи мы несколько раз впервые соборовались, нас причащал отец Валентин, очень милый, ласковый батюшка. После смерти митрополита Иоанна его и многих других священников, служивших при митрополите, отправили из Петербурга в область.

Федор Григорьевич говорил: «Я всегда откликался сердцем на человеческое несчастье, поэтому Бог дает мне возможность до ста лет заниматься делом, которое составлет смысл моей жизни». Он сказал, что самым дорогим его пациентом был митрополит Иоанн.

За год до ухода из жизни владыка лечился в клинике, руководимой Федором Григорьевичем. Как-то зашла речь о покаянии, и митрополит заметил: «Если каждый без исключения человек нуждается в покаянии и спасении, то почему же нельзя того же сказать о целом народе, нации, государстве?» Далее он развил свою мысль. Он сравнил каждый народ с ребенком со своим неповторимым характером. И стоит только ослабнуть Христовой проповеди, всякий народ может быть ввержен в