Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Сатана и его влияние возникают не только в единственной сцене, где упоминается его имя, вопреки утверждению Эми Симмонс:
Фон Триер не только обходится без дьявола и, возможно, без концепции зла, но и изображает персонажа, символизирующего праведность (в облике рационального мужа), в образе, настолько далеком от героического, что фильм можно было бы воспринимать как сатиру на условности изображения Сатаны в самом жанре ужасов.
(Simmons, 2015, с. 60)
Хотя я согласна с тем, что многое в фильме можно истолковать как сатиру, но готова утверждать, что на самом деле присутствие Сатаны пронизывает весь сюжет. Если это правда и если «Антихрист» действительно является историей мира, созданного Сатаной, тогда в нем возможно одно лишь существование зла, если только Бог не войдет в этот мир так же, как Сатана вошел в наш мир, созданный Богом. Если же так не произойдет, это будет совершенно эксцессивно, возмутительно, оскорбительно, политически некорректно и ничем не оправдано. В противном случае это не было бы творением Сатаны в том виде, в каком мы его понимаем. Центром творения является смерть, а не жизнь: кровавый оскал зла природы, смерть ребенка, утверждение о том, что либо Он, либо Она должны умереть. Зрители неоднократно вынуждены задуматься о смерти, в том числе и о своей собственной, на протяжении всего фильма во многих формах. Повествование представляет собой осуждение без надежды перед лицом насилия, зла и последствий смерти.
Второе направление теологического подхода – то, как отражение повествования Книги Бытия о Грехопадении и его последствиях во взаимоотношениях супружеской четы «Антихриста» раскрывает духовный конфликт, порожденный их узами. Он и Она являются идеологическими типажами и символами, что очевидно по их именам-архетипам и размытым лицам прочих персонажей фильма. Он слеп к незримому присутствию зла и попадается в его сети из-за самообмана и абсолютной веры в идолов психотерапии, либерализма, рационального мышления и сострадания, которое кажется Ей мнимым. Народ Иезекииля так же признал идолов, созданных не из камня или дерева, а из самообмана (Иез 21:25–26; 22:6–12), за что Бог обратил на него кару и презрение.
Ты же, сын человеческий, стенай, сокрушая бедра твои, и в горести стенай перед глазами их. И когда скажут тебе: «Отчего ты стенаешь?», скажи: «от слуха, что идет», – и растает всякое сердце, и все руки опустятся, и всякий дух изнеможет, и все колени задрожат, как вода. Вот, это придет и сбудется, говорит Господь Бог.
Меч, меч наострен и вычищен; наострен для того, чтобы больше заколать; вычищен, чтобы сверкал, как молния.
(Книга пророка Иезекииля 21:6–7, 9-10)
Ни один из персонажей не является невинным, ни один не является добрым. Она поклоняется идолу личностной власти эдемского зла, проистекающего из неудовлетворенной потребности в общении с Ним. Во время разговора в спальне после больницы она выражает свои чувства по поводу Его отсутствия, отсутствия интереса к ней (он даже не заметил, что она не завершила диссертацию) и отсутствия помощи в воспитании ребенка (так как он не замечал, что обувь Ника неправильно стояла у его кроватки в течение какого-то времени, учитывая информацию о деформированных костях в отчете о вскрытии). Она кажется испуганной, постоянно уступающей Его требованиям, не желающей честно признать свою злость на Него и материнство, признать, что жестоко обращается со своим ребенком. Ее реакция подсказывает нам, что готовность отдаться демонической природе Эдема продиктована нуждой, а не здоровым, независимым выбором, и, таким образом, Она в конечном счете восстает против себя, своего сына и своего мужа. Он уверен, что вовсе не является патриархальным, жестоким или беспечным отцом и мужем, хотя их конфликт, вероятно, в первую очередь был спровоцирован именно подобным поведением. Для Его греха определяющими являются патриархальная гордыня, ослепленная самообманом, проявляющаяся как жестокий отказ от истинного общения с Ней, и его высокомерные объяснения «того, как обстоят дела на самом деле» (укоренившийся патриархат, который он выставляет за проявление нежности). Они соперничают за власть с разных позиций, хотя на самом деле желают общения и любви. Стены молчания разделяют их, потому что они заботятся прежде всего о собственных желаниях, потребностях и травмах.
Эти проблемы являются следствием библейского Грехопадения в Эдеме из Книги Бытия: для мужчины – это стремление к патриархату (господству, власти) и его бремя (необходимость бороться за выживание и добывать пропитание), а для женщины – боль деторождения и неудовлетворенное стремление к подлинной близости со своим супругом (Быт 3:16–19). Жесткая, мрачная история, рассказанная в «Антихристе», освещает духовную реальность и духовный конфликт, вызванный проклятием господства и подчинения, которое приводит к тому, что Эдем совершает зло против Нее, Него и их сына. Их грех друг против друга проявляется в крайнем эксцессе на всех мыслимых уровнях. Пророческая эстетическая стратегия в повествовании «Антихриста» встраивает духовный конфликт в нарратив, используя идеологически противоположные Ее и Его точки зрения в их противостоянии друг другу и силам Эдема. Повествование структурировано согласно этой оппозиции с использованием эстетической стратегии диалогического противопоставления из романов художника-пророка Достоевского (Bakhtin, 1984), как было описано в главах 2 и 3. В «Антихристе», как в романах Достоевского, идеи не просто абстракции, они живут и воплощаются в персонажах, когда те вынуждены принимать непростые и духовное решения. Такая структура специально задумана, чтобы навязать диалогическое противопоставление, диалогическую этику.
Эта дуэльная структура дискурса (Mandolfo, 2010, с. 287–288) показывает, что Он и Она уравниваются в своих грехах больше, чем кажется многим. Он отрицает свои патриархальные взгляды, ведущие к порабощению, чем усугубляет слепоту к Ее глубокой потребности в общении. Его слепота еще больше обостряет Ее потребность и провоцирует в ней слепую веру в демонических сестер-обманщиц Эдема, подливая масла в огонь их взрывоопасного противостояния. Диалогическое противопоставление обнажает и приближает их духовный конфликт и вытекающий из него грех, потому что открыто показывает внутреннюю борьбу, оборачивающуюся внешним конфликтом. Это демонстрирует тонкое понимание как их греха, так и нашего. Их внутренние и внешние конфликты с родительством и ребенком обнажают диадическую и триадическую борьбу под тяжестью проклятия ответственности. Судя по ее гневу и издевательству над Ником – она заставляет его надевать ботинки не на ту ногу и отпускает разгуливать по лесу без присмотра – создается
