Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Любому, кто видел «Рассекая волны», очевидно, что фон Триер остро чувствует сверхъестественное и может представить себе сверхъестественное как буквально присутствующее в мире.
(Ebert, 2009)
Большинство киноведов и критиков в той или иной степени обращаются к духовным и религиозным элементам «Антихриста», в частности, к его изображению зла, сверхъестественной/духовной реальности, ведьм, демонического и библейского мифа об Эдеме [2], признавая, что их центральную роль в фильме трудно или даже безответственно игнорировать. Однако они быстро переходят на более знакомую им территорию: к психологическому, политическому или гендерному прочтению фильма. Это приводит к тому, что критики и ученые тяготеют к бытующему в массовом сознании сюжету из Книги Бытия, а не к серьезным исследованиям.
Как критики, так и киноведы ошибочно идентифицируют историю о библейском Эдеме с одним лишь христианством. Однако миф о сотворении мира одинаков как в христианстве, так и в иудаизме. Христианская традиция объединяет Еврейскую Библию с новозаветными писаниями о жизни Христа и ранней церкви. Коран также включает в себя историю о создании Адама и Евы в немного измененном виде. Обольщенные Сатаной (никаких змей), оба одновременно вкусили плод, что привело к внезапному обнажению их «срамных мест» (гениталий) (Коран 7:22). «Антихрист» иронически переосмысляет миф о сотворении человека из Книги Бытия. Аналогичным образом Иезекииль иронически выставляет священную историю Израиля в новом свете (Иез 20), в пророческих целях обвиняя израильтян в неповиновении еще со времен Египта.
Эми Симмонс, автор единственного монографического исследования об «Антихристе», утверждает, что западная цивилизация написала свою историю так, чтобы продемонстрировать присущее женщинам зло, доказательством которого является сюжет из Книги Бытия, и что эта точка зрения продвигалась церковной доктриной, изображавшей Еву «соблазнительной прародительницей ведовства, первым человеком, связавшим себя с Сатаной, и, как следствие, ответственной за Грехопадение человечества» (Simmons, 2015, с. 59). Но такой взгляд не имеет ничего общего с официальной церковной доктриной. Подобный образ Евы возник благодаря еврейским неканоническим текстам, не включенным в каноническую Еврейскую Библию (Ветхий Завет) (Greiner, 1999). Хотя, несмотря на распространенное поверие, змей не идентифицируется как Сатана в Книге Бытия, у этого образа есть корни в средневековом визуальном искусстве (Layson and Christianson, 2012). Независимо от ошибочных предположений, возможность «Антихриста» провоцировать такие реакции на зло, миф о сотворении человека и духовную реальность наводит на мысль, что фильм способен сказать нечто большее, а не просто показать увлекательное зрелище, ужас и травму.
В этой главе исследуется пророческая природа и пророческий голос «Антихриста». Сначала я оценю построение зрителя с точки зрения воздействия на него «Антихриста» как пророческого голоса. Затем идет краткое содержание фильма, предваряющее анализ присущих ему теологических связей и того, что я считаю его пророческим голосом.
Идеальный зритель «Антихриста»
Приходя на показ фильма фон Триера, зрители обычно сознательно соглашаются подвергнуться волнующему сочетанию удовольствия и боли. В случае «Антихриста», однако, это ожидание выходит за пределы всех предыдущих фильмов режиссера. Как пишет Галт, он «требует от зрителя соучастия и игнорирует зрительскую этику» (Galt, 2016, с. 86), вызывая эмоциональный взрыв. Однако это и должен делать фильм, если он намеревается противопоставить зрительскую этику (как навязанную извне нравственность и мнимую праведность) честности и истине. Нарративная метафора Иезекииля, изображающая Иерусалим в виде невесты-нимфоманки (Иез 16), наверняка удостоилась бы такого же обвинения. В главе 4 я процитировала комментарий Николая Любекера о том, что фильмы фон Триера призывают нас осмыслять разрушительные порывы в человеческой субъективности «не отстраняясь, но – если срабатывает манипуляция зрителем – изнутри» (Luebecker, 2015, с. 30). Когда персонажи доводятся до величайших крайностей, наружу вырывается правда не только о них, но и о зрителе. Подобно произведениям Фланнери О’Коннор, этот темный, жестокий фильм использует эксцесс и искажение как хирургические инструменты, принуждая зрителя к самым естественным реакциям, чтобы заставить его увидеть собственное бедственное положение перед лицом зла. Фильму присуще незримое, но эксцессивное духовное противостояние, которое эмоционально и неумолимо вызывает конфликт внутри некоторых зрителей, обнажая или напоминая им о собственных переживаниях в присутствии зла и внутренней, невыразимой борьбе, порожденной им.
Исследования показывают, что напряженность между язычеством (ведьминским и демоническим) и христианством, которая встречается в ряде традиций, имеет глубокие корни в скандинавской культуре [см. главу 3 о «Королевстве» I и II и работу Линды Хаверти Рагг (Rugg, 2016, с. 1)]. Это можно заметить по целому ряду произведений скандинавских писателей и кинематографистов, где фигурируют демоны и сожжение ведьм: это автобиография Августа Стриндберга «Инферно» (1897), «Страницы из книги Сатаны» (1921) и «День гнева» (1943) Карла Теодора Дрейера, «Час волка» (1968) Ингмара Бергмана и фильм Ларса фон Триера. Таким образом, зрителей из скандинавских стран подобные трения могут затрагивать иначе, но и более широкая мировая культура также не застрахована от них.
Линда Бэдли утверждает:
…[«Антихрист»] ставит перед зрителями проблему, которую отрицает как иудеохристианская, так и современная постфеминистская культура: страх перед хтонической женственностью… ряд ключевых текстов скандинавских предшественников Триера… особо выделяет сохранившееся напряжение между современными христианскими/светскими и языческими верованиями, а также смесь страха перед подавленным языческим укладом и желанием вернуться к нему, особенно в связи с сопереживанием точке зрения (женщины) ведьмы. Одновременно повторяя и переворачивая с ног на голову эту кинематографическую традицию, «Антихрист» – это открытое признание Триером своих скандинавских корней.
(Badley, 2013)
Как указывает Бэдли, посещение показа «Антихриста» – это необходимая конфронтация, которой, однако, можно избежать. У зрителя нет никакой инструкции о том, как он обязан реагировать на фильм, а любые моральные предписания противоречат цели, которую преследует «Антихрист». Сама эта конфронтация и рефлексия о ней, какой бы минимальной или незначительной она ни была, важна для начала процесса осмысления зла внутри нас самих. Учитывая творчество фон Триера и его неизменную сосредоточенность на зле и провокационных тревожных вопросах, можно предположить, что он бы согласился с такой оценкой.
Далее я сначала коротко перескажу фильм, а затем рассмотрю пророческие темы и эстетическую стратегию (глава 3) его повествования, а также эстетику изображения, звука и стиля (глава 4), чтобы показать, как вышеупомянутая эстетическая стратегия «Антихриста» воплощает пророческий голос. Анализ обращается к мифу или истории из Книги Бытия и «Потерянному раю» Мильтона, поскольку они параллельны «Антихристу».
