На линии огня - Михаил Сидорович Прудников
— Боюсь, что это лишь разрушит наши отношения, — улыбнулся Тарасов. — Она слишком предана новой власти.
— Ну… компаньона мы вам подберем, — заверил Фибих. — Это не проблема. Вам остается не сфальшивить при встрече с курьером партизан. Справитесь?
— Надеюсь, — скромно ответил Тарасов.
— Сейчас вас с теми же предосторожностями отвезут домой, — заключил гестаповец. — А завтра вы получите дальнейшие инструкции.
Тарасов на это возразил:
— Лучше уж я доберусь домой сам. Они предупреждают в записке, что у них глаза острые, и я склонен им верить.
— Осторожничаете или боитесь? — напрямую спросил Фибих, за низко опущенными ресницами пряча истинное выражение глаз.
— В общем, и то, и другое, — не стал лукавить Тарасов.
— Вы нравитесь мне. — Еще по прежней, почти забытой привычке философствовать гестаповец не прочь был продолжить разговор. — Ничто человеческое нам не чуждо. Одобряю. Может быть, у вас есть ко мне вопросы?
— Есть, — озабоченно сказал Тарасов. — Я не понимаю, зачем для вступления в организацию мне нужен компаньон.
— Хороший вопрос, — одобрил Фибих. — Уместный. И ваше желание уяснить обстановку справедливо. Если вы подозреваете, что мы приставим к вам еще одного соглядатая, то это напрасно. Макара вполне достаточно. Нет, дело не в этом. Надо рассредоточить внимание партизан, если они захотят провести проверку. Только и всего. Право, не ищите здесь никакого второго смысла.
Конечно, такой детали в рассуждениях Фибиха в штабе «Неуловимых» не могли ни предполагать, ни планировать. Да и узнай мы о ней заблаговременно — вряд ли и тогда можно было найти возможность «подтолкнуть» гестаповца к устраивавшему нас выбору, ибо события развивались намного быстрее, чем могли передвигаться по району курьеры разведки.
И все же в том, что «компаньоном» Тарасова при вступлении в пресловутую подпольную организацию оказался Торбун, пожалуй, ничего случайного не было. Так гроссмейстер, задумывая победоносную комбинацию, не предугадывает в точности всех последующих ходов, но многие из них потом, тем не менее, оказываются — именно благодаря замыслу — истинным подарком судьбы. Потому-то шахматисты и говорят, что прежде чем «переиграть» противника, надо его «передумать». В каком-то смысле это относилось и к нашей профессии.
Если бы гестапо попыталось сделать Торбуна своим агентом, поручить ему важную операцию, такую работу можно было бы считать топорной. Они задумали эту часть операции тоньше, хотя, конечно, при этом не подозревали, что «трусость» Торбуна, которая якобы вынудила его отправиться с доносом к богослову и которую они решили использовать теперь, была задана нами. Условия игры в этой комбинации все увереннее диктовала наша разведка.
Торбун не ждал визита мрачного человека в шерстяном плаще, но цель его прихода угадал сразу. Человек этот, постояв некоторое время у обновленной фрески, сказал негромко:
— Поговорить надо. Слезь-ка с козел. Делай вид, что размешиваешь краски, и слушай.
Торбун безропотно подчинился, примостился на табурете возле банок с охрой и олифой.
— Тут ты недавно одну бумажку поднял, — продолжал человек полушепотом. — Мы интересуемся ее судьбой.
Если бы оброненная записка не лежала задолго до прихода Тарасова в церковь в кармане Торбуна, могли бы еще возникнуть какие-то сомнения относительно истинной роли этого человека. Но поскольку он выдавал себя причастным к тому, к чему не мог иметь никакого отношения, то Торбун сразу понял линию своего дальнейшего поведения.
— Какая бумажка? — спросил он с испугом, округляя глаза.
— Та, говорю, которую ты поднял. — В голосе человека звучало нетерпение. — Не прикидывайся, будто ты ничего не знаешь. Мы наблюдали за тобой и все видели.
— Так а я-то что? — Торбун все еще был во власти испуга. — Ну поднял. Да я и читать-то не стал. Так… бросил куда-то… Мало ли мусору под ногами валяется?
— А зачем поднимал? — не отступал человек в плаще.
— Так… что ж, церковь, поди, не улица. Чего же в храме бумаге валяться… Я, вишь, даже капнуть на пол — и то боюсь: господь, он все видит, неровен час, покарает.
— Гляди, какой набожный! Так ты точно не читал?
— Да вот — как перед богом!
— А того парня, которому она предназначалась, знаешь? — спросил человек в плаще.
— Так, иногда… Два-три раза всего видел… Мне ведь ни к чему.
— Ну так вот, — стал приказывать незнакомец, — или ты будешь помогать нам, или — сам понимаешь…
Торбун побултыхал в банке загустевшую охру, помешал ее, отозвался не сразу:
— В чем же помогать? Мое дело мастеровое: лики святых пишу. Другого-то я мало чего умею.
— Научишься. А что делать, скажу, — пообещал человек в плаще. — Завтра в восемь часов вечера приходи к маслобойке. Там тебя встретят. Смотри, не забудь. И не опаздывай.
Ровно за сутки до назначенного свидания Торбун вновь отправился к Пономареву и сбивчиво объяснил тому, что его опасения «вляпаться в историю» подтверждаются. Пономарев отнесся к этому известию с неожиданной ласковостью, елейным голосом склоняя Торбуна смириться с участью божьей, отдаться на полю провидения, подчиниться требованиям незнакомца. Богослов до того вошел в роль, что едва не всплакнул в завершение.
С этим благословением Торбун пошел к маслобойке. Там его действительно встретили, привели в одну из окраинных изб, где уже сидело несколько человек за самоваром. Тут же завели разговор о необходимости бороться с немцами, о каких-то уже достигнутых результатах, о планах на будущее. А затем, неожиданно для Торбуна, в комнату ввели Тарасова, а следом протиснулся Макар. Теперь пошли восклицания и бурные поздравления новых членов организации.
Торбун присматривался к Тарасову и отметил, что тот ведет себя вполне убедительно, и даже в мельком брошенном: «А я вас, кажется, знаю, вы в церкви работаете», — было лишь естественное узнавание, не подчеркивающее чего-либо большего, чем обычное знакомство.
Когда общий, намекающий, но не конкретный разговор затих, Тарасов потребовал — вполне уместно, по мнению Торбуна:
— А что это мы все вообще говорим? Такое впечатление, что одни рядовые собрались. А где же начальство?
При этих словах помалкивавший Макар многозначительно улыбнулся и почему-то посмотрел на Торбуна. Но никто не ответил.
Обстановка на сходке была явно опереточной. Впоследствии, слушая отчет Торбуна, я отмечал, что противник, искушенный и достаточно хитрый в одних вопросах, зачастую проявлял себя полным профаном в других. Не зная наших порядков и правил, он не сумел создать даже подобия заседания подпольной организации и уж никак не мог подобрать нужного количества людей на роли подпольщиков. В большинстве своем это были люди, которые даже после подробных инструкций в гестапо не умели скрыть своей грубости, цинизма, настороженного недоверия друг к другу.
Торбуну пришлось подделываться под них, чтобы не выглядеть слишком уж
