В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
Последовали и некоторые оргвыводы. Главу делегации в Женеве Ковалева «прокатили» на выборах в один из органов ЦК – Ревизионную комиссию. Точнее, не включили в список тех, кого благополучно выбрал XXV съезд партии. Напомню, что членство в высших партийных органах очень высоко ценилось, да и привилегии были немалые.
Ковалев пишет в своих мемуарах (я прочел их в рукописи), что несколько лет спустя Андропов доверительно сказал ему: «Вычеркнул тебя Громыко». Если это так, то он, дав возможность Ковалеву довести до конца дело, которое поощрял Генсек, после этого сыграл и на поле «сусловцев». Но в написании знаменитой Программы мира, принятой XXV съездом, Ковалев активно участвовал. Равно как и служил все последующие годы верой и правдой министру, который советовался с ним по наиболее важным вопросам.
Но как все-таки выходить из положения с неподходящими пассажами? Очень просто: спустить на тормозах. Анатолий Федорович Добрынин, колосс нашей дипломатической службы, считает, что такая линия была определена с подачи Громыко еще до подписания Заключительного акта. Он убедил товарищей по Политбюро, что выполнение гуманитарных договоренностей в любом случае остается в руках советской стороны. «Мы хозяева в собственном доме»[3]. Тем более что эти положения, как и все другие в Акте, носят не обязующий, а морально-политический характер. Как после партсобрания, поговорили и разошлись.
По части прав человека Громыко был настроен вполне определенно. Слушая его, когда он давал отпор тем западным деятелям, которые решались затронуть эту тему, создавалось полное впечатление, что Андрей Андреевич говорил убежденно. Он мог с непритворным удивлением спросить у американского госсекретаря Шульца, ратовавшего за советского гражданина, которого не выпускали из СССР: «Так ли это важно, чтобы мистер такой-то мог или не мог покинуть свою страну? Это десяти-, если не сторазрядный вопрос». В сентябре 1977-го, беседуя с «умником» Картером насчет прав человека, Громыко прочел ему настоящую нотацию, как если бы нашей подписи два года назад в Хельсинки вовсе не существовало.
Подобному настрою Громыко не изменил. Когда 27 октября 1986 г., уже в перестройку, на Политбюро обсуждался вопрос о работе с интеллигенцией, Андрей Андреевич вставил свое слово: «Некоторые писатели пытаются смаковать репрессии… Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом, но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы»[4]. (Осип Мандельштам погиб в 1938 г. в ГУЛАГе, и даже его тело не было найдено.)
Одновременно мы клялись с высокой трибуны XXV съезда КПСС в верности всем положениям Заключительного акта. Ему вообще поначалу была придана беспрецедентная «паблисити». Весь Акт, без купюр, был опубликован в «Известиях» миллионными тиражами. Более того, десять принципов взаимоотношений между государствами, закрепленные в Заключительном акте, целиком вошли в новую Конституцию СССР (1977). Но были там высокопарные фразы: «Начался всемирно исторический поворот человечества от капитализма к социализму».
По свидетельству коллеги и друга Юрия Кашлева, съевшего пуд соли на Общеевропейском совещании, инициатива включения принципов СБСЕ в конституцию исходила от Ковалева.
В качестве «оправдания» тех, кто прибег к приему: «подпишем, но не сделаем», скажу, что придуман он был много раньше. В свое время СССР подписал практически все основополагающие документы в области прав человека. Наше руководство этим весьма козыряло, особенно на фоне США. Те не спешили что-то подписывать, пока не были уверены, что получат пользу от выполнения.
В ходе работы в Женеве прецеденты в гуманитарной области сыграли на руку Ковалеву: как можно было отказываться от внесения в Заключительный акт положений, почти дословно взятых из тех международных соглашений, которыми мы уже обязались руководствоваться?
Во внутренней же жизни СССР вопреки либеральным стараниям и надеждам мало что изменилось. Некоторые отдушины типа воссоединения близких родственников были открыты, но не больше. В целом матрица страны закрытой осталась в неприкосновенности.
Крамольные разделы сознательно клались под сукно, а то и отыгрывались назад из того, что было уже сделано в соответствии с Заключительным актом. К примеру, сразу после его принятия приостановили, хотя и выборочно, глушение зарубежных радиопередач. Очень скоро, однако, этот затратный механизм – работало более двадцати станций глушения – был восстановлен. Полностью глушение прекратили лишь в 1988 г. при Горбачеве.
В свою очередь, американские правые резко критиковали президента Джеральда Форда, подписавшего Заключительный акт, за «новую Ялту», увековечивание раскола Европы.
А вот в европейском межгосударственном общении климат улучшился. Так, по горячим следам окончательно договорились между собой насчет Триеста Италия и Югославия. Пошли в гору двусторонние связи, в том числе в новых формах, согласованных в Хельсинки. Оживились контакты между рядовыми гражданами. Несколько смягчившаяся атмосфера способствовала сотрудничеству в экономической и культурной областях. С рядом западноевропейских государств были подписаны долгосрочные соглашения о поставках советского природного газа.
Белград, 1976–1977 гг. Первая встреча стран – участниц Совещания, созванная в целях проверки исполнения хельсинкских договоренностей, свелась к топтанию на месте. Нашу делегацию во главе с Юлием Михайловичем Воронцовым постоянно обвиняли в отступлении от Заключительного акта. Особенно отличался в этом отношении американец Макс Кампельман, не устававший заявлять, что «с Советами нельзя иметь дело». С помощью нехитрой пропагандистской передержки Акт подавали для широкой публики как содержавший одну только «третью корзину». Запад тогда, до Югославии, трудно было обвинять в нарушении принципа нерушимости границ, в то время как нас клевали за невыполнение вполне конкретных обязательств в гуманитарной области.
Ни Воронцов в Белграде, ни мы с Ковалевым в Москве не смогли убедить министра пойти на компромисс. В этих обстоятельствах ничья в острой дуэли была не самым плохим результатом. Могли вообще остаться без общеевропейского процесса, не в последнюю очередь по причине жестких указаний из Москвы, как сказал мне Воронцов, вернувшись из Белграда. (Подобная оценка содержится и в его недавно опубликованных воспоминаниях.) Подоплека происходившего стала для меня проясняться в ходе следующей встречи СБСЕ.
Как понимать разрядку? Локальные трудности в столице Югославии вписывались в более широкий политический контекст. На словах за разрядку выступали вроде и Восток, и Запад. Но насчет того, что это означает в реальной жизни, различия возникли кардинальные. До сих пор между историками и политиками идет спор, кто как понимал разрядку. Американцы считают, что для советских руководителей эпохи Брежнева она означала лишь управление холодной войной с тем, чтобы не перейти в горячую. Думаю, это не совсем верно. Международная политика Леонида Ильича была нацелена на долговременное сотрудничество с США, не говоря уже
