В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
В свою очередь, предупрежденный Ковалев провоцирует кризис в Мадриде, просится в Москву и окончательно обговаривает с министром финальные развязки. Мадрид избегает провальной участи, принимается решение о вышеназванной конференции, она открывается в январе 1984 г. в Стокгольме и через два года, уже в перестройку, успешно заканчивается.
Это был один из редких случаев, когда «либеральная засада» принесла успех. Внести серьезные коррективы во внешнюю политику было не под силу, оставалось пытаться минимизировать ущерб.
Не то чтобы Громыко был меньше, чем Андропов, настроен на то, чтобы не закрывать просветы в отношениях с Западом. Но разговоры в руководстве насчет «промашек» по части прав человека задевали его как главу внешнеполитического ведомства. Генсек Андропов был в этом смысле «чист». Однажды он наставлял нас, небольшую группу, писавшую проект его выступления: «С друзьями (так мы именовали союзников по Варшавскому договору. – А.) права человека не трогайте. У себя мы послаблений давать не можем, но их тащить к нашим позициям не надо».
Прочитав через тридцать лет мемуары Ковалева, узнал, что Андропов настраивал его на то, чтобы довести Мадридскую встречу до успешного завершения. Ему был нужен хоть один заметный внешнеполитический результат на фоне одной только конфронтационной перебранки. Анатолий Гаврилович так пересказывает высказывания Андропова: «Лет через пятнадцать-двадцать мы сможем себе позволить то, что позволяет себе Запад: большую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе, в искусстве. Но это только лет через пятнадцать-двадцать, когда удастся поднять жизненный уровень населения».
Перестройка Горбачева нацелилась на большую свободу значительно раньше и добилась, как мы увидим в последующих главах, существенных результатов. Я любил говорить, что в истории России было лишь два периода свободы. Первый, с большой натяжкой, с февраля (скорее даже с июля) по октябрь 1917 г., до тех пор, пока большевики не разогнали Временное правительство А. Керенского. И перестройка, исчисляемая несколькими годами и шедшая уже к закату, когда ее добила Беловежская пуща Ельцина.
Получив напутствие от Генсека, что во все времена было для Громыко решающим, он с легкостью отказался от жесткости.
Дух Хельсинки являлся своеобразным барометром разрядки: идет общеевропейский процесс – есть смягчение напряженности, не идет – жди плохих новостей. Нападали на него с разных сторон, в том числе и с нашей, и, в конечном счете, выхолостили.
Особо следует выделить многомесячные бомбардировки США и НАТО Югославии с целью отторгнуть ее «историческую родину» – Косово в пользу албанцев. Принцип нерушимости границ был нарушен вопиющим образом. Обвиняя нас в связи с присоединением Крыма в нарушении принципов Заключительного акта, якобы впервые со времени его принятия, представители стран НАТО раздраженно и даже агрессивно реагируют, когда им напоминаешь, что они начали первыми.
О времена, о нравы, говорили древние римляне. Как же они изменились с той поры, когда европейцы, сев за один стол, определили нормы поведения на международной арене.
Очерк третий
Пражская весна
Официальная «История внешней политики СССР (1945–1985)» под редакцией А. Громыко и Б. Пономарева одним из главных достижений периода 1964–1971 гг. считает «совместное обеспечение завоеваний социализма в Чехословакии усилиями братских стран»[6]. За этой благообразной формулой скрывается вооруженное подавление попытки реформировать неработающую социалистическую модель. В ЧССР реформы воспринимались и как стремление выйти из-под чрезмерной зависимости от СССР. Ни то, ни другое не подходило советскому руководству.
Для Брежнева настало первое серьезное испытание. Верный своему миролюбивому образу, он до последнего отказывался пойти на «крайние меры» – термин, который был тогда в ходу применительно к Чехословакии. Именно из-за этого лихорадочные поиски политического решения продлились довольно долго. Но генсеку в Политбюро и около противостояли деятели, настроенные более жестко. Не меньшее значение имело и то, что Брежнев не был еще до конца уверен в прочности своего кресла. (В Политбюро входила группа лиц: А. Шелепин, Н. Подгорный, А. Кириленко, на стопроцентную поддержку которых трудно было рассчитывать.) Кроме того, генсека подзуживали союзники по Варшавскому договору, такие как В. Гомулка, Э. Хонеккер, Т. Живков, а также некоторые деятели внутри самой Чехословакии. Апрельский и июльский пленумы ЦК КПСС были настроены решительно: «Социалистическую Чехословакию не отдадим». Проявление «слабины» в этих условиях делало положение Леонида Ильича уязвимым.
В пользу вооруженной интервенции активно выступили Громыко и Андропов, те же деятели, что в следующем десятилетии настояли вместе с Устиновым на вводе войск в Афганистан. Просматривается определенная преемственность: в 1956 г. Андропов, тогда посол в Будапеште, настойчиво предлагал применить силу в Венгрии.
На заседание Политбюро 2 июля 1968 г. были вызваны посол в Праге С. Червоненко и главный редактор «Правды» М. Зимянин, специально направленный в ЧССР для выяснения обстановки. Их «мягкотелые» соображения, как подтвердил мне много лет спустя Степан Васильевич, не встретили поддержки большинства участников, хотя Брежнев пытался сохранить осторожную позицию.
Мы много лет по роду службы близко соприкасались с Червоненко, и думаю, что подружились, взгляды наши совпадали. Врезался в память и другой его рассказ: в бытность послом в Китае он неоднократно шел на то, чтобы не выполнять «волевые» указания Центра, не боясь класть партбилет на стол. Речь шла о передаче КНР атомных и ракетных технологий.
В апреле 1981 г. Громыко направил меня как заведующего Отделом, отвечающего за Францию, в Париж, чтобы передать его выговор Степану Васильевичу (в то время послу). Вернувшись, доложил, что Червоненко поступил правильно. На этот раз выговор – за то, что не отмежевался от посла, – схлопотал и я.
«Сторонником жестких и скорых действий, – пишет на основе архивных данных Рудольф Пихоя, – был Громыко». «Теперь уже очевидно, – цитирует его Пихоя, – что нам не обойтись без вооруженного вмешательства»[7].
Громыко успокоил и насчет возможной реакции Запада: «Думаю, что сейчас международная обстановка такова, что крайние меры не могут вызвать обострения, большой войны не будет… Но если мы действительно упустим Чехословакию, то соблазн великий для других»[8]. В конце концов и Брежнев пришел к заключению: «Если мы потеряем Чехословакию, я уйду с поста Генерального секретаря».
В памяти осталась напряженная обстановка, царившая тогда в МИДе. Мой непосредственный начальник Игорь Матвеевич Ежов по-товарищески делился информацией о том, как метались от политического решения к военному и наоборот. В министерстве были отменены отпуска даже для тех, кто
