Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко

Чуть позже «рогатый» (как мы между собой называли Козловича) пришел в палату и, вытащив из кармана своего пиджака помятую ведомость (таким образом, у него на руках оказались все необходимые цифры) сообщил, кто и сколько «задолжал» ему денег! Нам пришлось отдать Кызелу все свои заработанные гроши…

Иногда, чтобы придать своему беспределу хоть какой-то вид законности, Козлович продавал нам всякие предметы. Помню, подозвал он как-то Толика Сабеева, за спиною что-то прячет и говорит: «Глиста, купи у меня вещь, не пожалеешь!». «Кызел, ты покажи хоть, что продаешь?» – дрожащим от страха голосом просит Глиста. «Да чего ты, как дурак?! Бери за трояк, не ошибешься!» – настаивает Козлович. Сабеев, видя, что Кызел начинает злиться и отказываться дальше опасно, соглашается.

«На!» – Козлович протягивает опешившему Глисте «удачную покупку» – алюминиевую ложку, взятую им из интернатской столовой. «Вот видишь, а ты боялся! – радостно заканчивает он. – Деньги отдашь с получки!». И без того постоянно кислое лицо Глисты кривится еще больше, но что он может сделать, кроме как вернуть старшему «должок», который платежом красен?..

Одним словом, мы стали искать способ уклониться от работы на «Сапфире». Ну, или, по крайней мере, не выполнять спускаемую на каждого детдомовца норму выработки. А что толку вкалывать, если мы зарплаты своей не видели никогда и только расписывались в ведомости за ее получение?! Наконец, мне в голову пришла блестящая, как мне тогда показалось, идея.

Я подговорил ребят наложить в мешок нераспечатанных полузаготовок и засыпать их сверху небольшим количеством сделанных кнопок. Убедившись в том, что нас никто не заметил, мы пошли сдавать «готовую продукцию» на проверку в ОТК – отдел технического контроля. Но там нас ждал серьезный удар! Через дырку в пакете один из сотрудников предприятия умудрился разглядеть подвох.

В результате, нас лишили месячной зарплаты и сообщили об этом чрезвычайном происшествии Козловичу. А так, как он все наши деньги, даже еще незаработанные, привык считать за свои, то по его логике выходило, что обманули мы не столько завод, сколько его, и потому заслуживаем самого жестокого наказания. Отмудохал он нас тогда свирепо, конечно! После этого нам пришлось «добровольно» взять на себя повышенные социалистические обязательства и в течение нескольких месяцев превратиться из надувателей-бракоделов в отличников производства. Как говорится, вот что пиздюли животворящие делают!..

Глава 32

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой

А. С. Пушкин, поэт

Как мною уже было отмечено ранее, в интернате имелся свой карцер, хотя это, вроде как, и запрещалось законом. В детском учреждении (если это не колония для малолетних преступников) карцера, по идее, быть не должно! Но кто и когда обращал у нас внимание на требования закона? Он же в нашей стране, что дышло: куда повернул, туда и вышло. В общем, в карцер нас сажали часто и с большим удовольствием – лично я там сидел не менее десятка раз. И не то, чтобы мне это прямо уж сильно нравилось – просто традиция такая была у воспиталок: чуть что не так, сразу бросать ребенка в карцер!

Располагался он непосредственно при входе в здание интерната, рядом с вахтой. Это была небольшая мрачная комната без окон, с запираемой на амбарный замок железной дверью. В качестве мебели в ней красовался лишь грубо сколоченный деревянный топчан (на который по ночам кидался обоссаный матрас без одеяла) и цинковое ведро для отправления естественных потребностей, источающее такой смрад, что у меня на глаза наворачивались слезы.

С потолка на длинном тонком шнуре свешивалась тусклая лампочка, безуспешно пытавшаяся разогнать сумрак по углам. Тем не менее, с помощью ее слабой поддержки можно было разглядеть стены карцера. Все они были испещрены различными надписями, типа «Люблю свободу, как рыба воду» и прочей бессодержательной херней, на изучение которой я тратил большую часть проводимого мною здесь времени.

Еда в карцер подавалась через малюсенькое окошечко в двери, открываемое снаружи вахтером, и представляла из себя стакан чая и кусок безвкусного солдатского хлеба с кубиком масла. Разговаривать с заключенным даже через дверь никому из детдомовцев не разрешалось, а потому у меня было достаточно свободного времени, чтобы посидеть в одиночестве и подумать над своим отвратительным поведением. Собственно, карцер так официально и назывался – «комнатой для раздумий».

Скукотища, конечно, там была страшная, а ощущение реальности сразу куда-то улетучивалось. В то самое время, когда все остальные дети радостно бегали по улице и наслаждались прелестями свободы, так редко ценимой нами до тех пор, пока мы ее не утратим, я, озабоченно насупившись, пытался угадать, как долго я уже отсидел в этом скорбном каземате, и сколько мне еще предстоит в нем мучиться, изнывая от безделья.

Стараясь хоть как-то развлечь себя, я иногда принимался истреблять слишком назойливых мух, которые взяли несносную привычку жужжать прямо над моим ухом! Для этого я использовал свернутую в рулон газету, выпрошенную мною у надзирателя. В этом деле важно было подловить цокотуху в тот момент, когда она садилась на какую-нибудь поверхность, поскольку прихлопнуть ее в воздухе было довольно проблематично. Но как только глупая муха решала немного передохнуть, скажем, на стене, я тут же глушил ее метким ударом и топил в параше.

Разобравшись, таким образом, с летающим противником, я переключался на ползающего. Несчастные тараканы, застигнутые мною врасплох, не знали, куда им унести свои короткие ножки и с ужасом носились по карцеру! Надо отдать этим гадким насекомым должное – бегали они весьма стремительно, как заправские спринтеры, но и я не собирался давать им спуску, отвешивая тумаки направо и налево! Разогнав, таким образом, усатых вредителей по щелям, я, наконец, ложился на пожелтевший от былых испражнений матрас и засыпал крепким сном человека, убежденного в том, что все, даже самое плохое, рано или поздно заканчивается.

А вообще-то, карцер в интернате предназначался в основном для беглецов и пьяниц. Некоторые ребята, особенно те, кто имели привычку ударяться в бега, сидели здесь по несколько дней. Скажете, что это не педагогично? Лично я, пожалуй, согласился бы с вами. Но с другой стороны, куда вы прикажете помещать таких детдомовских любителей выпить, как Петя Грушин? (Которого, напомню, еще в седьмом классе поставили на наркологический учет, как хронического алкоголика). В палату к детям? Или в отделение милиции, где вся