Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Теперь, что касается контактов с внешним миром. Осуществлялись они с помощью единственного на весь интернат телефона, который был установлен на вахте и находился под бдительным контролем вахтера. Предназначался он, в основном, для каких-то экстренных случаев, типа вызова милиции, скорой помощи или пожарных, но иногда по нему дозволялось звонить и родственникам, если таковые, конечно, у детдомовца имелись.
Порой, когда вахтер отлучался со своего поста за водой для чая или чем-то еще, больные на всю голову детдомовцы безобразничали следующим варварским способом: они набирали наобум первый попавшийся номер и сообщали абоненту, что его беспокоят из морга и просят забрать труп усопшей дочери. На том конце провода человек начинал, разумеется, дико возмущаться: «Что вы, вообще, несете?! У меня нет никакой дочери!». На что получал ответ: «Ну, тогда сына!». Стоявшие при этом товарищи «шутника» покатывались со смеху. Это был, конечно, очень жестокий розыгрыш, но дети в принципе довольно безжалостные существа, а уж про безмозглых дурдомовцев и говорить нечего…
Звонить, правда, можно было и с городского телефона – специальные стеклянные будки устанавливались во многих общественных местах: у станций метро, в крупных универмагах. Стоило это удовольствие всего две копейки, но сама монетка, – она называлась «двушкой», – была в большом дефиците именно по причине своей востребованности для телефона-автомата. Как и все тогдашние мальчишки, мы присобачили «двушку» для многократного использования, просверлив в ней дырочку и подвесив на нитку. Впрочем, некоторые умудрялись звонить и без монет. Достаточно было во время соединения жахнуть хорошенько трубкой по монетоприемнику и, вуаля, – разговаривай, сколько хочешь!
Телевизор также, как и телефон, в Старшем корпусе был всего один. Он стоял на первом этаже в довольно вместительной проходной комнате, именуемой «телевизионкой». Включать его имел право только вахтер, который строго следил за тем, чтобы воспитанники не пялились в зомбоящик во время школьных уроков и самоподготовки. Чаще всего, телевизор зажигался по вечерам, до отбоя, когда показывались старые советские фильмы.
В такие часы телевизионка не могла вместить всех желающих. Детдомовцы бежали к телевизору, ломая стулья на своем пути, а потом рассаживались буквально на головах друг у друга! Вахтер дядя Миша приходил со специально подготовленными для такого случая пассатижами, без которых переключить каналы на ветхом, почти разломанном телевизоре, было невозможно. Пару раз он громко стучал по нему своим кулаком, прогоняя рябь с экрана, после чего мы заворожено впивались глазами в еле мерцающий телик, пытаясь разглядеть там то полюбившегося нам Штирлица из «Семнадцати мгновений весны», то презираемого нами Горбатого из «Место встречи изменить нельзя».
Дни рождения воспитанников в детском доме отмечать было не принято. То есть, они, конечно, отмечались, но не персонально Витин, Петин или Борин, а как бы все сразу, скопом! Делалось это так. В один из сентябрьских дней все воспитанники, родившиеся осенью, независимо от конкретной даты, загонялись в актовый зал, где их, от лица всего педагогического коллектива, поздравлял какой-нибудь зав учебной частью. Ребятам вручались самые простенькие карандаши и расчески, девочкам – цветные фломастеры и заколки для волос. Точно таким же формально-казенным образом хеппибездились зимние, весенние и летние именинники.
Ни о каком твоем личном дне рождении, а уж тем более о торте со свечками даже речи никогда не заводилось! Честно говоря, я и не знал долгое время, что на день рождения человеку дарят подарки и очень стеснялся, когда впоследствии, будучи уже взрослым, стал получать их – они мне казались чем-то незаслуженным и чрезмерным! Я все никак не мог привыкнуть к повышенному к себе вниманию со стороны окружающих в этот день. Подумаешь, родился. Может быть, лучше было и не рождаться вовсе? Прошло много лет, прежде чем я начал воспринимать свой день рождения, как некое подобие праздника. Пусть даже и со слезами на глазах…
Как это ни странно, свою трудовую деятельность мы начали довольно рано. Видно, воодушевленные примером советского педагога Макаренко, исправлявшего бывших беспризорников с помощью общественно-полезного труда, наши воспитатели тоже решили, что нечего нам почем зря тунеядствовать, и, помимо учебы, заставили нас ходить еще и на работу!
Это был небольшой заводик под названием «Сапфир», расположенный прямо в здании нашего интерната и имеющий отдельный вход для персонала. В его цехах производились ужасно восхищавшие нас электропогонялки для крупного рогатого скота и кнопки дверного звонка, издававшие почему-то совершенно одинаковые трели. Детдомовцев, как людей непонятно к чему пригодных, посадили собирать и то, и другое. Работать нужно было три раза в неделю по два часа, а платили нам за это чисто символически от двух до пяти рублей в месяц – чтобы мы просто не забывали, вероятно, как выглядят деньги! По-моему, сейчас это называется эксплуатацией детского труда.
А тогда взрослые на серьезных щах рассуждали о нашем воспитании через почти бесплатный принудительный труд, который (в этом у них не было и тени сомнений) пойдет нам только на пользу! Но проблема заключалась в том, что даже те жалкие гроши, которые нами зарабатывались на «Сапфире», отнимались впоследствии старшими, так что работать там, по большому счету, не было никакого смысла!
Надо сказать, что у нас в интернате имелось, пусть во многом и формальное, но «самоуправление» – оно осуществлялось разного рода «Советами», в которые входили все ребята с 4 по 10 класс. Как-то Козлович собрал нас всех в отрядной комнате и стал заниматься распределением. Меня, как человека не в меру любопытного и начитанного, записали в Агитационный совет – отныне на мне числились все школьные лекции и политинформации. Макс Чудаков, без устали рисующий на всех уроках, получил возможность совершенствовать свое мастерство в Художественном совете. Сам же Кызел поспешил возглавить Производственный совет – там занимались подсчетом и выдачей сапфировских денег. Только потом мы поняли его хитрый шаг!
Когда после первого месяца работы мы торжественно пошли получать вожделенную зарплату, то ее со счастливой улыбкой на обнаглевшей роже выдал нам… председатель Производственного совета Андрей
