Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Повесила номерок, вышла на улицу. Не успела сделать двух шагов, как перед глазами у меня появилась раскрытая книжечка-удостоверение, протянутая слева чьей-то рукой. Оглянулась — ну конечно, он, в голубой рубашке.
«Вы поедете со мной восьмым номером трамвая»,— сказал он мне без всяких вступлений — сухо и безаппеляционно.
«Никуда я с вами не поеду, у меня сын болен, я должна спешить домой».
«Вы поедете со мной восьмым номером трамвая!» — повторил он уже не только сухо, но и властно.
Я поняла, что возражать бесполезно. Тоскливо ехала в трамвае, сидя рядом со своим новым «знакомым».
Вышли. Он ведет меня... в «Континенталь». Знаменитую киевскую гостиницу, которой я так часто любовалась, но только внешним видом, а вот внутри никогда не доводилось побывать.
Иду за своим спутником по лестнице, по коридору. Он вынимает из кармана ключ, открывает одну из дверей, и мы входим в просторный, великолепно обставленный номер гостиницы. Ковры, ковры, еще какие-то предметы роскоши...
Садимся. Вынимает из портфеля бумаги, роется в них. И начинается нечто вроде допроса. Да не «нечто», а самый настоящий допрос: с кем дружна, с кем провожу свободное время, где бываю?
Своих друзей назвала со спокойной совестью. Нет среди них «подозрительных», все солидные добросовестные советские люди.
Где бываю? У Лидии Александровны Лишневской и се мужа Василия Михайловича Бегуна, примерно, раз в неделю. Кто там еще бывает? Рассказываю и об этом: актеры, режиссеры, операторы кино, хормейстер радио... Чем заняты на этих сборищах, о чем говорим? Да так, развлекаемся. Шутим, смеемся, танцуем. Бывает, что обсуждаем какой-либо новый фильм или же театральную постановку. Словом, проводим время интересно и безобидно.
А правда ли, что хозяин дома Бегун недавно, в пасхальный день, взял со стола красное яичко и, держа его в одной руке, а в другой свой красный партийный билет, обратился к сидящим за столом: «Что лучше, что дороже?»
«Ну уж это совсем чушь! — искренне возмутилась я.— Бегун — умный человек, чего б это он стал задавать такие дурацкие вопросы? Да, лежали на столе три красных, обложенных зеленью, яичка. Красили мы их с женой Бегуна просто для развлечения, вспоминая обычаи детских лет».
«А как вы считаете, допустимо это, чтобы на столе у члена Коммунистической партии в день религиозного, давно отвергнутого народом, культового праздника лежали крашеные яйца?»
«Думаю, что никто из присутствующих, включая хозяина дома, не придавал этому серьезного, а тем более религиозного значения».
Вот в таком духе проходил этот, теперь скажу откровенно, нелепый допрос. Продолжался он достаточно долго. Человек с заурядным лицом и неприятным взглядом расспрашивал меня и об отце, и о моих родных, но основной упор допроса приходился на компанию, собиравшуюся у Лидочки. Любопытно, чем его заинтересовала эта компания? И откуда к нему поступают сведения о ней, да еще и лживые? Эти яички... реакция на них Васи...
Прежде чем отпустить меня, мой «приятный» собеседник, кажется, впервые взглянув на меня своими холодными водянистыми глазами, сообщил, что его зовут Василий Васильевич. Записал на бумажке номер телефона и велел ежедневно звонить ему во второй половине дня, непременно по автомату. «Мы еще не раз встретимся»,— были его последние слова, наполнившие меня чувством горечи и тревоги.
Пришла я домой полумертвая — после всех волнений, после этого неожиданного, неизвестно на чем основанного и к чему ведущего допроса.
Стала звонить зловещему Василию Васильевичу ежедневно, после работы, по дороге домой. Без промедления брал трубку и сухо отвечал: «Сегодня приходить не надо, позвоните завтра».
Наконец в какой-то из дней услышала: «Приходите сегодня к десяти часам, разумеется, вечера». А я уже надеялась, что как-то оно рассосется, что в какой-то раз он скажет: «Можете больше не звонить». Ох, тоска-то какая!
Прежде чем направиться в «Континенталь» зашла на улицу Артема, к Ивану Андреевичу. Моя мама сейчас в Киеве и ночует у него, в его огромной комнате. Разумеется, и мама, и наш общий друг Иван Андреевич знают о моем «знакомстве» с Василием Вальевичем, о ежедневных моих звонках, а теперь я рассказываю и о назначенной сегодня встрече. Так хотелось поделиться своей тяжкой тревогой с мамой, услышать от нее, да и от доброго Ивана Андреевича, слова поддержки, утешения. И все это я, конечно, услышала. Вдобавок Иван Андреевич сказал, что встретит меня у выхода из «Континенталя».
Снова та же комната, тот же, уже ставший ненавистным, Василий Васильевич в той же голубой рубашке, те же или почти те же вопросы. Спрашивает о муже, о работе, но все это как-то вскользь, а потом с какой-то хищной энергией неизменно возвращается к компании в доме Лидочки, и снова я остро чувствую, что к нему поступают от кого-то из участников нашей безобидной компании нелепые, но с его точки зрения вроде бы и подозрительные сведения. От кого же они исходят? И для чего все это? Пошлый фарс, затертые, мелкие оценки, холодное равнодушие...
Вышла на улицу около двенадцати ночи. Иван Андреевич ждал меня, но и в его сопровождении я шла домой расстроенная, встревоженная. Почему этот тип прицепился ко мне? Чем мне это грозит? А может, не только мне, но и Лидочке, и Васе... Похоже, что кто-то из нашей компании выполняет роль «стукача» — так называли тогда тех, кто доносит на невинных людей, а возможно, и на настоящих врагов Советской власти — кто знает, в путанице бушующих репрессий никто не мог толком разобраться. И все же подавляющее большинство моих знакомых, соседей, сотрудников знали, что расплачиваться неизвестно за что, не имея за плечами никаких грехов, приходится многим. А уж мне — дочери моего отца — в первую очередь.
Все больше довольна мной Нагулина, все больше довольна я сама собой. Начинаю постигать всерьез искусство пения, понимать, как плохо пела раньше, как форсировала звук. Всегда у меня был большой голос с красивым тембром, была экспрессия, музыкальность, но не было легкости, подвижности, плавности в переходах от одного регистра или динамического оттенка к другому. И верхи были несколько напряженные. А сейчас все сглаживается, пение делается свободным, интересным, я это хорошо чувствую.
Приехал к нам на гастроли Печковский, пел в «Пиковой даме» Германа. Я его никогда не слыхала, решила пойти. В антракте выхожу в партерное фойе, вижу: у двери, выходящей за кулисы, стоит Владимир Данилович Манзий, главный режиссер оперы.
