Вне закона. Мемуары - Сажи Зайндиновна Умалатова
Я на минуту остолбенела. А потом как пелена с глаз спала: «Вот что он искал!» Отчетливо представилось лоснящееся лицо того «эсэсовца», его нездоровый интерес к моей сумке. Он знал, что ищет! Значит, кто-то подбросил мне патрон, чтобы сфабриковать доказательство того, что Умалатова стреляла, и тем самым оправдать свои преступные действия. Теперь я вспоминаю, почему меня так быстро выпустили из первого подъезда - военный лишь запустил руку в мою сумку, и нас отправили в следующий подъезд. Наверно, там должны были найти «вещественное доказательство». Должны были, но не нашли. Как после этого чудесного спасения не поверить в высшее заступничество!
Вечером мы с дочкой решили вернуться в нашу служебную квартиру на Рублевке. В подъезде на первом этаже стоял диван, на котором обычно сидела охрана. Но тогда я увидела сидящих на нем мужчин с огромным букетом алых роз. Я медленно, ни на кого не глядя, начала подниматься по ступенькам, как вдруг передо мной вырос Александр Александрович Демиденко, проректор Бауманского университета. Оказывается, он целый день ждал, чтобы выразить свое доброе отношение ко мне, сказать, что я не одинока. Поддержать меня - объявленную на весь белый свет чуть ли не преступницей! Это был очень мужественный шаг. Забыть такое нельзя! Это яркое свидетельство того, что если у человека есть позиция, то ему ничто не помешает ее выразить: ни должность, ни власть, ни время.
А Юрий Лужков сразу после событий 3-4 октября 1993 года заявил на весь мир: «Умалатова и Бабурин должны убраться из Москвы!»
В НЕОПЛАТНОМ ДОЛГУ
Нет людей, которые не любили бы свободы, справедливый - требует ее для всех, несправедливый - для одного себя.
Берне
...Дни шли за днями, а я никак не могла выйти на улицу. Мне казалось, что больше я никогда не смогу общаться с людьми, просто ходить по земле. Словно душа с телом рассталась. Никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Целый месяц я не выходила из дома даже во двор. Размышляла, читала. То был поиск истины: туда ли я иду? Той ли тропой? Имею ли право тратить свою жизнь на политику, которая так агрессивно отвергает меня, пытается сломать? Имеет ли смысл доставлять беспокойство своим близким, портить жизнь дочери?
Надо было определиться.
В один из дней пришло решение: «Я должна выйти в город. Посмотреть на реакцию людей. Если я встречу агрессию, неприятие хотя бы со стороны одного человека - значит, все! Я навсегда ухожу из политики и навсегда уезжаю из Москвы».
«Я в бегстве неустанном, в ненасытной тревоге живу...» -так точно эти слова поэта Бальмонта характеризуют мое душевное состояние. Не только в тот момент. В целом. Всю жизнь.
Я искала в себе силы жить дальше, а тем временем телевидение выбивало почву у меня из-под ног. В сводках новостей я была самой главной негативной фигурой. Люди, которые даже не знали, как правильно произнести мою фамилию, говорили обо мне совершенно немыслимое. Одни требовали, чтобы я была казнена, чуть ли не распята. Другие неистовствовали, нимало не смущаясь своим враньем. СМИ отлично выполняли свою задачу постановочными сюжетами: «Умалатова залезла на крышу здания Верховного Совета и сбросила оттуда российский флаг!» Конечно, они говорили то, что им вкладывали в уста. Такого рода материалы прокручивались по нескольку раз в день. В обществе сознательно разжигали по отношению ко мне жгучую ненависть. Наверное, нужен был образ врага, поэтому моей персоне уделялось так много внимания.
Это травмировало моих близких. Я позвонила Ивану Шашвиашвили. Он к этому моменту уже пошел на поправку:
- У меня жгучая потребность определиться.
- А что вы хотите?
- Выйти в город, проехать по всей Москве, в метро, в автобусах, походить пешком. Вы можете меня сопровождать?
- Конечно.
... В детстве я удивлялась, почему взрослые всегда говорили только обо мне. Я садилась в углу, натянув на колени платье, утыкалась в него носом и пыталась понять, что нужно этим взрослым тетям от меня?
- Не будет с нее толку, - стращали соседки мою мать.
- Какая-то она у тебя странная. Признает только общество мальчишек. Дерется. Надо ее жестче держать в руках!
А я всего лишь хотела, чтобы никто никого не обижал, чтобы все было по-честному. И еще хотела знать, что там, за той кромкой леса, за той горой? И как это здорово - забраться на ходули и стать выше, чтобы дальше других видеть и больше знать. Разве за это судят маленьких девочек? Разве можно осуждать за желание счастья своей стране, за гражданственность и честность? И я до сих пор не нашла ответа на свои вопросы.
В большой тревоге готовлюсь выйти в город. Придумываю всевозможные причины, чтобы задержаться, остаться дома: так тяжело мне дается это решение. Наконец, выхожу. Мы с Иваном Арчиловичем идем к метро.
В метро вижу застывшие в изумлении лица. Люди с испугом и восхищением смотрят на меня, на эскалаторе проскакивают мимо со словами:
- Сажи? Ты жива! Значит, все будет хорошо! Только держись! - шепчут пассажиры в вагоне. Они боятся говорить со мной открыто. Иные протягивают мне блокнот:
- Распишитесь, я маме покажу, что вас видел и вы живы.
На Кутузовском проспекте навстречу нам идут люди. Узнав меня, обступают с вопросом:
- Сажи! Почему ты отказалась от выборов? Ты должна идти на выборы! Ты должна победить! Ты победишь! Не отказывайся! Мы верим тебе! Народ любит тебя!..
Своим отношением люди меня растрогали, и я делюсь с ними своими переживаниями:
- Признаюсь вам, почему я здесь. Я должна была увидеть, как относится ко мне народ. И я уйду из политики, если хотя бы один человек мне скажет, что я занимаюсь не своим делом!
- Сажи, как ты можешь так говорить? Ты не должна уходить из политики, ты не имеешь права! Мнение одного человека не может выражать мнение всего народа. А в большинстве своем люди тебя поддерживают. Мы же знаем, мы видим это...
В тот день я допоздна ездила в метро, ходила по улицам Москвы, но не то что не услышала плохого слова, а даже не увидела ни одного неприязненного взгляда. Домой вернулась окрыленной. Это состояние трудно описать словами. Господь опять позволил мне испытать чувство благодарности к людям, которые поверили в меня и перед которыми я в неоплатном долгу...
Новые выборы и принятие другой
