Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Спешу туда, в цех. Вот поползли первые метры окутанного резиной морского кабеля. Смотрю на них с замиранием сердца — только бы все было хорошо. Сейчас же отрезали несколько образцов, отправили в лабораторию на испытание. Отлично, резина не покоробилась, не деформировалась даже от мощных электрических разрядов. Все довольны, а я — больше всех. Пробыла в цеху первую и чуть ли не всю вторую смену — Иосифа предупредила с утра, что приду поздно.
Домой приплелась безумно уставшая (ведь я уже жду наше дитя!), но счастливая. Утром, едва отдохнув, спешу на завод.
Прихожу в лабораторию, а уборщица сообщает: «Главный уже несколько раз посылал за вами». Иду. Сидит главный инженер за своим огромным, покрытым зеленым сукном столом, а на столе разложены какие-то бесформенные, непонятно из чего и для чего сделанные уродцы, вроде человечков в эмбриональном периоде.
«Что это такое?» — спрашиваю.
«Это я должен спросить у вас, что это такое,— отвечает главный чужим, холодным, таким не свойственным ему, во всяком случае, в мой адрес, голосом.— Вы это нарочно сделали?»
«Что сделала?» — ничего не понимаю я.
«Это — образцы вашего кабеля после лабораторного испытания».
«Моего кабеля? Но, позвольте, я ведь просидела вчера на заводе две смены, кабель шел идеальный и отлично выдержал все испытания, и вы все это знаете не хуже меня. Зачем же обвиняете меня в том, что кто-то напортачил в мое отсутствие?»
Я вся дрожу, время трудное, а у меня — отец, отец! — медь сейчас горькой памяти тридцать седьмой год, вокруг только и слышишь — вредительство, аресты, с меня спросят вдвое, втрое, а я жду ребенка. Страшно мне стало, дневной свет померк, даже зубы застучали. Пошли мы с главным инженером в цех, посмотрели кабель, изготовленный в третью смену.
«Михаил Федорович! Да ведь это совсем не тот кабель! Светлый, не блестит. Здесь другая смесь, другие наполнители».
Господи, что же это? Бегу в кабину начальника цеха.
«Кто замещал вас в третью смену? Где рецепт, по которому шло производство кабеля?»
Начальник ищет на своем столе, находит рецепт, с которого передавался состав мастеру цеха. Хватаю бумажку — да, мой почерк, моя подпись, мои зеленые чернила. Но... присматриваюсь: это — совсем не тот рецепт, это рецепт комнатного телефонного кабеля, который был в производстве позавчера. Понятно, что этот кабель не мог отвечать требованиям, предъявляемым морскому кабелю. Кто-то, скорее всего — начальник смены, перепутал рецепты.
Да, отделалась я испугом, правда, не очень легким. Вообще же, это дело каким-то образом замяли, никому тогда не влетело, наверно, и телефонный кабель, изготовленный в ту ночь, пригодился.
Как ни странно, для меня 37-й год прошел благополучно. Ни ареста, ни каких-либо вызовов. А вот мой Иосиф был на волоске.
Работал он тогда заместителем директора кондитерской фабрики. Как-то приходит с работы и говорит:
«Складывай, Ирина, чемоданчик, сегодня ночью меня, по всей видимости, заберут»
Говорит он это, стараясь улыбаться, но улыбка получается темная, угрюмая.
«Что?! — кидаюсь я к нему.— Ты понимаешь, что говоришь? Рассказывай, что случилось!»
И он рассказывает:
«Придя утром на работу, узнаю, что сегодня ночью взяли главного инженера. Наша парторг тут же созывает совещание руководящего персонала фабрики, и все, будто сговорились, принимаются перемывать косточки арестованного: такой-сякой, мы давно заметили, что он не советский человек. Даже секретарша его — все мы отлично знали об их интимной дружбе,— даже она распинается: «Да-да, похоже, что он враг народа», а только вчера вытанцовывала перед ним. Ну тут я не выдержал: «Позвольте, говорю, товарищи, как можно давать такие страшные характеристики человеку, которого только сегодня ночью арестовали? Ведь его преступления никем не доказаны, следствие еще не началось. А может, завтра он, оправданный, чистый, вернется в свой коллектив. Какими же глазами мы посмотрим на него?»
Тут слово берет ведущая собрание, парторг:
«У нас невинных не арестовывают, это всем должно быть известно. Что же касается Шаульского, то я давно подозреваю, что у него притуплена политическая бдительность. Его непродуманные, часто даже неуместные высказывания... Вот и сейчас... Все это нуждается в проверке.
На этом собрание закончилось.
Обычно мы идем к трамваю целой гурьбой. А тут, пока я одевался, весь наш коллектив разлетелся, как потревоженный улей. Иду в темноте, совсем один. Когда чувствую — кто-то тронул за рукав: «Иосиф Владимирович, вы честный, смелый человек, я глубоко уважаю вас,— шепчет мне на ухо подошедший начальник планового отдела,— но... у меня жена, дети... простите!» И, быстро пожав мне руку, бежит куда-то в сторону.
Теперь ты видишь, что у нас с тобой есть основания опасаться?»
Да, теперь вижу.
И примялась складывать для него необходимые вещи.
Ту ночь мы совсем не спали. Прислушивались к шуму машин и скрежету их при торможении у того или иного дома. На нашей небольшой улице чуть не каждую ночь раздавался этот скрежет. А на утро соседка по квартире, пожилая, одинокая (если не считать рыжей собаки) тетя Женя заглядывала ко мне и докладывала: «Сегодня из дома номер такой-то забрали таких-то». Живя всю жизнь в одном доме, мы знали почти всех жителей улицы по фамилиям.
Страшно было.
Но эта ночь, которой мы особенно боялись, как ни странно, прошла для нас спокойно.
А на следующий день, придя с работы, муж улыбается ясной улыбкой: «Ты понимаешь, сегодня ночью забрали нашу парторгшу. Она, видно, не успела сообщить куда нужно, что я у нее на подозрении».
Мы обняли друг друга и, верю, чувства наши в эту минуту были одинаковы: и радость, и все же горькая тоска. Тоска незащищенности в этом, ставшем для нас, простых людей, таким жестоким, мире.
Глава VII. СЫН
Вскоре я пошла в декретный отпуск и больше не вернулась на кабельный завод: очень вредный был наш резиновый цех — синтетический каучук, вентиляция оставляла желать лучшего, сколько раз бывало, что женщину-работницу выносили из цеха в обмороке. И я в последнее время перед декретом едва выдерживала, старалась побольше бывать в лаборатории. Теперь, конечно, все там по-другому.
Беременность проходила у меня трудно. Первые месяцы — бесконечная дурнота, приступы неодолимой тошноты, все это могло начаться внезапно — то в трамвае по дороге на завод, то на самом заводе. Потом прекратилось, но самочувствие оставалось нехорошим.
Когда я пошла в декретный отпуск, Иосиф несколько раз вызывал ко мне врача. Я замечаю, что и он, и Нина Кобзарь, приходившая чуть ли не каждый вечер, хоть у нее уже был и свой полугодовалый
