"Изя, не дай пропасть моей жизни" - Григорий Соломонович Берёзкин

Он в юности служил у Котовского. С тех пор не мог равнодушно смотреть на лошадь. Однажды – выскочил в окно – увидел лошадь. Вскочил на какую-то проходящую мимо лошадь.

Он был дико расстроен. Но никогда не возвращался к этому. И я молчал.

И Коновалов – молчал.

Когда вторично арестовали в Берлине в 49-м. Порядок такой: по окончании следствия знакомят с твоим делом. Показывают показания тех, кто на тебя доносил. Стукачей не показывали. А вызванных – показывали. Владимир Андреевич Вихлянцев на меня поглядывал плохо – сотрудник газеты “Сталинец”. Он показал, что я был в Вене и очень хвалил Вену. Я вообще не был в Вене. Остальные – хорошо.

Среди показаний – беседа следователя с Кушнером.

Мой следователь спрашивает:

– Вы кому-нибудь рассказывали во время войны, что бежали?

– Нет.

Показания Кушнера.

Вопрос:

– Вам Березкин не говорил о своей военной контрреволюционной деятельности, не говорил, что бежал?

– О контрреволюционной деятельности не говорил. А что бежал – говорил.

– Почему не доложили?

– Я решил, что человек, который прошел всю войну и был ранен под Сталинградом – не мог быть плохим человеком и ареста не заслуживает.

И последняя попытка – после разговора с Кушнером – все думал, что если приду сам – легче будет. Все время грызло одно: не могу жить в тайне, надо признаться.

Коллектив редакции газеты "Сталинец" 25-го танкового корпуса, 16 апреля 1945 года.

117 километров до Берлина. Провинция Бранденбург. г. Дейн Загар.

В центре – редактор майор Кушнир.

Источник: gsvg33.narod.ru

Г. Берёзкин (слева) в редакции газеты «Советское слово» (весна 1945 г.)

Источник: belisrael.info

После войны – 45 г. в Ораниенбурге, концлагерь Заксенхаузен. Мы стоим на частных квартирах. Я уже младший лейтенант. Решаю пойти к соседу – капитану, нач. СМЕРШа. Решил окончательно. Подхожу к его дому. Толпа стоит над трупом. Он выбросился из окна 3-го этажа. Лежит в луже крови.

Офицерское звание – я получили в начале 45 г. Как сотрудник газеты. Полагалось офицерское звание. Мы шли на Берлин, повернули на Дрезден и дальше на Прагу – спасать город. Воевали на Зееловских высотах, на Нейсе – на Одере.

После Праги – в Германию. Журналистов вызвали в Берлин. Газетчики расформированных частей. В Германии организуется “Советское слово” – газета советской временной администрации. Меня – единственного беспартийного – брали с трудом. Я сказал, что член Союза писателей – взяли. На должность “писатель в газете”. В этом положении я разъезжал по советской зоне в Германии.

Дикий страх перед каждой анкетой – заполнить анкету – что на эшафот итти. Перебивало страх общее настроение причастности к большой истории.

Я разъезжал по Германии, писал статьи – судьбы Германии.

Главная тема – что ты, немец, думаешь об этой жизни?

Живу у двух старух – мать и дочь – 90 и 70 лет. Одна – вдова 71 года, вторая – вдова 14 года. Когда заболел скарлатиной, не отходили и ночью. Было одно абрикосовое дерево – приносили тарелку абрикос.

К немцам у меня доброе отношение.

Я их и кормил.

Выпускаем мы первомайский номер. Идет Сталин – останавливаем машину после каждой сотой газеты – смотрели, не ослабела ли краска, четко ли. Старый печатник разводит руками:

– Я печатал Гитлера. Никто не останавливал машину. Так нельзя работать.

Однажды пришли ночью ко мне выпить – 5 человек офицеров. Проходили мимо старух на цыпочках – чтоб не разбудить. На утро старухи в слезах:

– О, русски офицер.

Однажды в библиотеке комендатуры взял книгу О. Генри “Короли и капуста” – это была книга из Могилева, библиотеки, где я работал после исключения из института и где ставил на книги (инвентаризировал) печать и номера. Это была книга, помеченная моей рукой.

В 41 г. в минской тюрьме мне бросили две книги. Одна из них “Пархоменко”. Не успел ее дочитать – бомбежки, война, этапирование. А в 49-м в Минске, уже когда привезли из Берлина – снова бросают две книги – одна “Пархоменко. Тот же экземпляр, и я открываю на той же странице, где бросил читать – прошла война мировая, а книга – осталась. Мое личное маленькое время выплыло над большим историческим временем и перечеркнуло его. Я снова открыл на той же странице, где Ленин говорит о Мамином-Сибиряке.

Война, 20 миллионов погибли, уже Хиросима была. А я – книгу дочитываю.

Берлин. Разъезды по нашей зоне без конца. Видел все. Вместе с тем, что тяготила судьба моя – испытывал большой духоподъем, что я участник больших исторических событий. Большой истории. Чувство мое – что наша победа в этой войне – не только победа над фашизмом, но и разрешение каких-то болезненных узлов немецкой истории. Мне казалось, что комендант, который делит немецкие земли для крестьян – что он продолжает дело Мюнцера (делила земли советская армия – проводила земельную реформу).

Хотел писать о нашей победе над гитлеризмом в свете разрешения больных узлов немецкой жизни – Мюнцер, искоренение милитаризма прусского духа – все то, что ненавидел еще, прочитав Гейне, Р. Роллана. Было у Гете…

В Германии всегда поражало, что крупнейшие писатели писали в отрыве от социальной жизни, от насущных нужд. Философия – на высоте. А реальность… Не брались. Тут разрешались именно социальные проблемы.

В этом смысле деятельность советской администрации была положительной. Коменданты были хорошие ребята – были исполнены ответственности.

Был в Веймаре. В 7 км от Веймара – Бухенвальд. Люди, которые бывали в Веймаре – прикидывались, что не знают, что в Бухенвальде жгут людей. Это чисто немецкая черта.

Советская артиллерия обстреливает немецкие позиции во время битвы за Зееловские высоты.

Источник: Википедия, Bundesarchiv

Меня очень тронул один случай – желание новых немецких властей ликвидировать отрыв между искусством и жизнью. Это делалось наивно, но трогало. Металлургический комбинат. Самодеятельность ставила “Мнимого больного” Мольера. Но повернули так, что “мнимый больной” – рабочий, прикидывающийся, чтобы не работать. Я написал об этом спектакле – сочетание Гете, олимпийство, передавшееся массе немцев, Бухенвальд и постановка Мольера на этом комбинате. Все это в одной статье. Ростки нового. Работой в области культуры руководил немецкий