Чудеса привычки - Салях Кулибай
Под тяжестью доводов дискант окончательно сник. Только и уронил:
— Баста! С этого дня не бреемся.
Они расплатились с официанткой, встали из-за стола и, горько сожалея о потерянном на бритье времени, отправились на стадион смотреть очередной футбольный матч.
Перевод А. Козлова.
КАХАРИЯ-ХАНУМ
Сижу я на садовой скамейке и размышляю. Фамилия моя, думаю, Бесяншин. Спиртного в рот не беру, не курю, с женщинами скромен. Короче, нравственно чист, как горный хрусталь. Что обо мне говорить? Нечего. А вот о моей жене есть что.
Во-первых, Кахария-ханум красива. Даже чрезмерно. Во-вторых, любить умеет, как Джульетта. Любит, позабыв все на свете. Вот этими двумя качествами природа в избытке наградила Кахарию-ханум. Конечно, не подумайте, что я склонен к хвастовству и преувеличениям. Нет, я же говорю: Кахария-ханум — писаная красавица. Но красота ее ни грамма не прибавила к моим радостям, к моим горестям. Да, любить она способна самозабвенно… Очень любит мою зарплату, а также премии. Полна желания, чтобы я их почаще приносил. Ну, а если задержка с ними случается, Кахария-ханум мрачнеет, как осеннее небо, теряет все слова для меня и начинает понимать, как она несчастна и какой же я тиран, и до чего же исковеркал ее молодую, цветущую жизнь…
В такие моменты, желая ее успокоить, я говорю:
— Кахария! Ведь нас только двое. Ты да я! Я да ты! Ну разве мало нам трехсот рублей чистоганом? А квартальные премии ты в счет не берешь?
И как скажу ей так, потом каюсь неделю. Воспламеняется моя Кахария-ханум с такой катастрофической силой, что ни одна пожарная команда не сможет залить огня ее гнева.
Тогда, аргументируя свою мысль, я говорю:
— Милая Кахария! Наши соседи и на полторы сотни не бедствуют. И живут лучше нас. Кроме близнецов, еще мать с отцом содержат. И не жалуются.
Тут уж Кахария-ханум изображает из себя ядерный взрыв. Хоть в погребе отсиживайся, пока идет реакция распада ее мыслей на каленые ядра слов.
— А кого это я хуже? — грохочет она. — Ты посмотри на жен Сидербаума и Шап-Шарапова! Можно подумать, министерские женки! Вот у кого мужья! А ты? Ягненок, ворона несчастная. Зайчонок, осел вислоухий! Ишь ты — мещане они, рвачи… Только и знаешь, что благородного из себя корчить. Что я за тобой вижу? По курортам, что ли, летаю? Завяла моя молодость, как цветочек! Поникла среди твоих грязных рубах да носовых платков… Ты бы вообще без меня на старую калошу смахивал! О, какие парни меня сватали! Какие были предложения! А я, дура… это ли твоя благодарность за мои мытарства? Вон, Букяншин четырех жен за два года сменил. Я его понимаю: поди, поищи такую, как я… Майшакаров до сих пор по мне сохнет…
После этого монолога Кахария-ханум, сотрясая пол, торжественно шествует к шифоньеру, и в меня летит весь ее гардероб: манто, костюмы из кримплена, шерстяные, шелковые платья, сверкающие лаком французские туфли. А затем и с себя срывает халат…
Потом бросается на диван и энергично рыдает.
Наконец реакция распада прекращается. Остерегаясь повторных эксцессов, я благоразумно выскальзываю за дверь и направляюсь в сберегательную кассу. Там изымаю все свои сбережения, и, прикрываясь валютой, как щитом, мчусь домой. Становлюсь перед ней на колени, кладу денежки на подушку — ближе к красивой головке с припухшими губками. А сам иду подышать свежим воздухом.
К моему возвращению квартира блестит. Гардероб на месте, Кахария-ханум в своем лучшем платье, и прическа у нее, как у Джины Лоллобриджиды. И я — ее раб.
Тут-то начинается заключительная часть монолога.
— Ты ведь у меня единственный! Ты — самое дорогое у меня на свете! Не нужно мне ничего — лишь бы ты был рядом. О, какие плохие люди тебя окружают! Ты — алмаз среди них!
И мы млеем в долгом поцелуе.
Перевод А. Козлова.
ПЕЛЬМЕНИ ДЛЯ ЯГАННУРА
Величайшая страсть Ультафии-ханум — покупки. Хлебом не корми, но пусти ее в универмаг. Она забила свою квартиру разнокалиберной посудой, одеждой и обувью, статуэтками и побрякушками и прочими товарами широкого потребления. Направь Ультафия-ханум свою энергию и страсть к собирательству в другое русло, например, в науку, из нее бы вышел замечательный академик Ферсман.
Но у нее свое русло.
Вот и сегодня она вернулась из вояжа по торговым точкам груженая, как автомобиль КрАЗ. Яганнур еще не вернулся с работы, и, пользуясь этим, Ультафия-ханум разложила покупки на кухонном столе, тщательно протерла их. Тем временем и муж подоспел. Встретив Яганнура ослепительной улыбкой, она повела его на кухню.
— Вот, — сказала Ультафия-ханум торжествующе. — Любуйся!
Тот нахмурился:
— Это что за побрякушки?
— Как?! Побрякушки? Так я и знала. Да когда же ты похвалишь меня, скажешь: «Ах, умница моя, Ультафия!» А тебе все не так, все не эдак. Тоже мне — муж… Никогда от тебя доброго слова не услышишь…
Но это не тронуло Яганнура.
— К чему тебе эти побрякушки, — сказал он раздраженно. — Сковородки, поварешки, миски, ложки, чашки… Да у нас прорва их! В кухню не лезут!
— Те уже вышли из моды, — находится Ультафия-ханум. — Их на помойку пора…
И она с пылом начинает объяснять роль посудохозяйственных товаров в быту народа.
— Эта миска — для варки варенья из смородины, эта — из яблок. Вон та кастрюля для соленых огурцов, другая — для грибов…
Долго просвещала мужа Ультафия-ханум. Она настолько увлеклась, что и слов Яганнура не расслышала.
— Я это понимаю, — говорил он. — Но когда же ты накормишь меня из своей хваленой посуды? Я есть хочу. Проголодался. С работы я. Вот отдохну с часок и собираться буду. В Москву еду.
— В Москву?
Глаза Ультафии-ханум засияли.
— Да. Билет в кармане.
— Как это замечательно, дорогой! Сейчас я тебе составлю списочек. Так… Не забудь купи вот что…
Она приложила палец к губам и стала перечислять:
— Картофелечистку, протирочную машину, овощерезку, электротерку… Еще что же… Ах, да, жарочно-кондитерский шкаф… Нет, ты забудешь… Лучше в списочек.
Ультафия-ханум метнулась в комнату за карандашом.
А Яганнур, насытившись мечтой о сытном ужине, встал и, глянув на часы, сказал:
— Мне пора. Поезд в восемь.
— Нет, нет. Я тебя голодным не отпущу. Сейчас приготовлю свиные отбивные, щи сварю. Дорога-то дальняя…
И Ультафия-ханум пошла было переодеваться.
— Спасибо, — сказал муж. — Я уже сыт.
— Как? Ты что, на пожар торопишься?
— На поезд, — сказал Яганнур, и, захватив портфель и плащ, направился в прихожую. Хлопнула дверь, и Ультафия-ханум только и успела крикнуть вслед:
— Яганнурчик! Не забудь про списочек! Картофелечистку, овощерезку… Обратно поедешь —
