Русская дочь английского писателя. Сербские притчи - Ксения Голубович
2
Like any other woman… who sits with Westerners and talks their language – especially any beautiful woman – she’s constantly being appraised, approached and insulted as if she must be a hard-currency hooker. It’s why she has a constant longing for Western clothes too good for the black market the prostitutes have access to: so that she can look like a Western woman herself 22.
Что сказать, я видела потом западных женщин. Мама выглядела лучше. Но была ли мама западной женщиной? Очевидно, нет. В богатой и сложной знаковой системе СССР ее блестящая имитация имела совершенно иной смысл, чем у западного оригинала. Мама была не просто современной женщиной, вовсе нет – а воительницей, которая сразу отметает своим видом множество ненужных вопросов и участвует в круговороте вещей в природе, словно в каком-то виде первичного обмена у дикарей.
«Привези автоответчик!» – потребовала мама в очередном разговоре по телефону. «Да зачем!» – взорвался Джо уже не в первый раз, но в данном случае абсурдность казалась ему более чем очевидной. «Молчи, ты ничего не понимаешь!» – ответила мама. Глупый иностранец не понимал: чтобы я поехала по школьному обмену в город Эксетер, мало было того, что я отлично для школьника знаю язык или что класс проголосовал за меня и выбрал на одно из имевшихся мест и я прошла «комсомольскую характеристику». Сие чудо западной техники нужно было передать нашей директрисе в знак закрепления договора о ненападении. Почему именно автоответчик посчитался необходимым «подарком» от одного «аборигена» другому – сие была тайна, и вычислить следующий артикул в списке Джо никогда не мог. Списки перечисляемых и привозимых «нужных вещей», которые проворачивали свои магические социальные чудеса, могли составить отдельную главу в «Китайской энциклопедии» Борхеса – по степени логичности и цельности. И эти списки, в свою очередь, переписывали самого Джо, создавая для него реальность, про которую он писал, реальность, где он сам был почти магом.
3
The atmosphere is hushed and orderly: quite different from that of the first flight I took to the Soviet Union only fifteen months ago. Then there was a hum of energy, of controlled excitement throughout the cabin. And now there is just me, this little whole of apprehension in a cathedral calm, thinking about customs, about clothes I bought for Yelena and Ksiyusha; the blouse for Svetlana; the pills for Thomas; the sweater for Tolya; the books for Andrei; the guitar strings for Sacha…:
«Zdravstvuyte, Jo. Privet.» Suddenly there is Yelena, pushing through the crowd behind me, her long dark hair bracketing her face, her wide green eyes tilted at the corner, as if her vaulting high cheekbones were climbing towards her temples and putting pressure on them… She looks at me for a moment, and kisses me gravely, impersonally. And then she looks down at the pile of bags at my feet. It’s going to be all right 23.
«Все будет хорошо!» – It’s going to be all right. Странное напутствие и обещание на встрече миров.
Московская реальность явно переписывала Джо из американца и англичанина в мага и – немного в латиноамериканском духе – в бродягу, цыгана, передатчика каких-то волшебных снадобий и предметов, разносчика новых судеб взамен старых масок и лиц. Не только он переписывал нас, но и мы переписывали его, открывая ему свое сердце.
Улицы, скамейки, города
1
Как-то я спросила своего будущего мужа, родом из уральского городка: «Скажи, что нужно, чтобы эта московская улица стала английской?» С Олегом мы тогда только начали встречаться и теперь вместе смотрели на широкую неровную полосу асфальта, уходящую от Кремля до горизонта, несущую по обе стороны дома, точно связанные кем-то между собой стволы. «Обузить бы надо», – ответил он мне. Ну да, ну да.
Этими крупными мазками машин, людей и строений Москва и течет плавно по поверхности земли, обертывая ее то блочным целлофаном новостроек, то каменным крафтом внутренних двориков. По крайней мере, так Москва текла в моем детстве, Тверской улицей, Бульварным кольцом с вязью ветвей и кованых решеток, плутая проходными дворами, взмывая в небо стаями голубей и возвращаясь обратно к медленно текущим по асфальту людским потокам. Именно о такой Москве я часто рассказывала Джо, который вместе со мною пытался понять, почему «мы» так отличаемся друг от друга – люди Востока и люди Запада, – наши мысли, чувства, вещи. И многое из того, что становилось видно мне, становилось видно именно при свете Джо, в его «английской перспективе». Ведь Англия – это не что иное, как западныи мир, сжатыи до размеров острова, и, значит, в неи все присутствует в концентрированном виде, как в спирте. И при таком двойном взгляде, самые близкие предметы получали другое освещение. И чем ближе предмет, чем любимей, тем четче он становился виден при свете любимых глаз Джо. Например, скамейки…
2
У подъездов домов, в парках, на бульварах и во дворах. Везде скамейки были разные, но самые любимые – самые центральные – на Тверском бульваре. Крупные, белые, изогнутые, с чугунными черными лапами, эти скамьи шли двумя рядами на одинаковом расстоянии друг от друга и доходили до самого конца, от больших чаш в начале и до памятника Тимирязеву в конце. Белый лебединый ряд, лодки на привязи у причала.
Скамьи моего «тверского» детства собирали шахматистов, старушек, кормивших голубей, влюбленных, пьяных дядечек, школьников, мужчин с газетами, мамаш, отпускающих подросших детей немного поиграть на центральной аллее, или тех же мамаш с книжками и колясками, прижимающих к себе то падающую книжку, то уезжающую коляску. Люди часто сидели впритык друг к другу, занимая места как можно скорее – потому что в те годы город перебегали ногами, везде были очереди на общественный транспорт, такси
