Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Католический писатель, если он мыслит церковно, будет воспринимать жизнь с точки зрения центральной христианской тайны: что, несмотря на весь ее ужас, Бог счел ее достойной того, чтобы за нее умереть.
(O’Connor, 1987, с. 45)
Антипатия к идолопоклонству – второе, что роднит данных художников-пророков с библейскими пророками. Это первая заповедь, «да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх 20:3), отражающая, возможно, величайшую духовную битву израильтян. Идолопоклонство – важнейшая тема для Иезекииля, появляющаяся почти в каждой главе его книги. Еврейское слово, обозначающее идолов, gillûlîm, буквально означает «навозные шарики» (Joyce, 2009, с. 91). Центральное место у библейского пророка занимает выявление и уничтожение идолов не только из дерева и камня, но и идолов власти, богатства, жестокости, всего, что обращает бедняков в рабов. Художниками-пророками движет та же страсть. Пророчество в библейской традиции в первую очередь понимается как разоблачение несправедливости и зла настоящего момента, вызванных идолопоклонством, преданностью ложным богам. Пороки существующей культуры и ее самообманы четко идентифицируются, вслед за чем следует осуждение зла и кара. Но в случае художников-пророков кара не всегда проговаривается, поскольку метафоры и символы часто остаются открытыми, позволяя аудитории самостоятельно прийти к надлежащим выводам в свое время. «Имеющей уши да услышит» и будет сподвигнут осудить себя самого.
Данте подробно описывает наших идолов в «Аде». Сначала он спускается в вечное обиталище потерянных душ, Ад, через девять кругов мучений к бездне в центре земли, и с каждым кругом все глубже погружается в царство грехов, стоящее за нашими идолами: похоть, обжорство, алчность, расточительность, гнев, уныние, насилие, убийство, самоубийство, богохульство, содомия, ростовщичество, мошенничество, сводничество, совращение, лесть, симония, колдовство, взяточничество, лицемерие, воровство, лукавые советы, раздор, обман и предательство. Он приравнивает грех к пагубной привычке, добровольно выбранной в жизни, которую отчаявшийся грешник вынужден непрерывно повторять и после смерти (Dante, 1950). В «Чистилище» Данте критикует идола политической власти, созданного Церковью путем соединения папства с монархией, в видении, объясненном Беатриче в саду (Purg. XXXII, 34–78; Collins, 1989, с. 148–149).
Ненависть Джона Мильтона к идолопоклонству и его опасностям пронизывает все его творчество. Кристофер Хилл утверждает, что «идолопоклонство – это объединяющее слово для всего, что он ненавидел» (Hill, 2020, с. 64). Нортроп Фрай[44] обращается к пророческой теме во всем творчестве Мильтона и утверждает, что для Мильтона пророк это не утопист или социальный организатор. Он иконоборец, тот, кто разрушает ложных идолов, которым поклоняется человечество. Мильтон разделяет сферы мирского и духовного. Подобно Данте, он верил, что церковь стала частью мирской сферы, создав христианское фарисейство, силу государственной тирании, и ее примером является отсутствие свободы говорить и верить в соответствии со своей совестью. Однако для Мильтона духовный авторитет существует и за пределами церкви, на мирской арене: во дворах и на рыночных площадях, где потомки пророков и апостолов выступают в роли проповедников и авторов книг. Если они не выступят против ложных идолов, которым поклоняется человечество, люди никогда не услышат откровения Божьего, которое всегда чуждо человеческому естеству, угрожающе и опасно (Milton, 1951, с. 8).
Федор Достоевский объявляет о ложном боге подрастающих молодых светских гуманистов и исследует со многих точек зрения ограниченность их понимания и его последствия. Они видят страдание и задаются вопросом, как добрый Бог может его игнорировать. Но они не понимают, что, сменив Бога на идола материализма, они лишают себя свободы и лишь вызывают иной вид страданий. Подобно Ивану в «Братьях Карамазовых» и Раскольникову в «Преступлении и наказании», они хотят положить конец массовым страданиям человечества, заняв место Бога и покончив с христианством, принеся апокалипсис через кровопролитие, если потребуется. Достоевский стремится сокрушить идол материализма, тщательно исследуя взаимосвязь между злом и страданием в своих романах, показывая, что, на самом деле, они являются необходимыми коррелятами человеческого достоинства и свободы. Роберт Николс объявляет Достоевского темным пророком грядущей богопротивной революции, которая через тридцать шесть лет после его смерти воплотилась в полной мере вместе с большевизмом (Nichols, 1993). Согласно Троцкому, при большевизме:
Человек станет несравненно сильнее, умнее, тоньше… Средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса.
(Konstantin, 1967, с. 592)
Спустя годы после этой революции Андрей Тарковский подверг критике мертвый идол материализма в своих фильмах, снятых в рамках советской структуры. В «Запечатленном времени» он пишет:
Наш мир раздираем между добром и злом, между духовностью и прагматизмом. Мир человека строится по материалистическим законам, ибо человек придает обществу формы мертвой материи, а потом переносит эти законы на себя. Поэтому он не верит в дух и отрицает Бога… Как он может увидеть дух, чудо, Бога, если им, с его точки зрения, нет места в созданной структуре, если они избыточны, бесполезны?
(Tarkovsky, 1986, с. 228–229)
Не только материализм, но и современная массовая потребительская культура является для Тарковского идолом, калечащим души. Она преграждает индивиду путь к коренным вопросам его существования и осознанию самого себя как существа духовного (Tarkovsky, 1986, с. 42).
Я вижу свой долг в том, чтобы натолкнуть на размышления о том специфически человеческом и вечном, что живет в душе каждого. Но это вечное и главное чаще всего игнорируется человеком, хотя его судьба в его руках: он гоняется за призрачными идолами.
(Tarkovsky, 1986, с. 200)
Художник-пророк Фланнери О’Коннор ведет борьбу с поклонением светского гуманиста идолам самодовольства и самообмана (роман «Царство небесное силою берется» и рассказ «Озноб»). Самонадеянность гуманизма для нее – величайшее зло, поскольку он отрицает физическую боль, душевную боль и всякую потребность в благодати, которая для О’Коннор является высшей необходимостью. Размышляя об этом идоле, Роуэн Уильямс пишет: «Гуманизм, отрицающий факты душевных и физических страданий и, прежде всего, способность человеческого разума к неправде [самообману] приводят к смерти. Повествование [О’Коннор] направлено на то, чтобы показать, насколько это действительно так» (Williams, 2005, с. 117–118).
Самодовольное и недалекое предположение, что культурная религия раскрывает Бога (рассказы «Спина Паркера» и «Откровение»), это еще один идол, яростно атакуемый О’Коннор. Она утверждает:
Именно жизнь нашего века мы желаем видеть и судить… Такова драматургия, что возлагает на писателя обязанность одним махом и отражать, и осуждать. Когда героем такого писателя становится гротеск, то он не просто показывает нам, кто мы такие, но и какими мы были и кем могли бы стать. В его пророке-гротеске проявляется образ его
