Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста - Джуди Раковски
Во время этой поездки Сэм смог показать Реле и ее близким важные для семьи места, поделился воспоминаниями о ее умерших родителях. К ним присоединился сын Релы, Дэниел, студент Йельского университета. Летом он работал в Государственном музее Аушвица-Биркенау.
Сэм сдержал обещание и посвятил этот день только мне, но постоянно отвлекался. Больше всего он говорил о том, как много помогает ему Дэниел, и о том, что ему удалось узнать во время прежних поездок. Я надеялась, что ему удалось найти какие-то новые ниточки, ведущие к Хене, что бы он ни говорил раньше.
Сначала мы отправились на ферму Адольфа Поремского, начальника местной полиции, с которым мы познакомились десять лет назад. Я была удивлена, что нас впустили – в прошлый раз нас встретили очень неприемлемо. Если Поремский и помнил наше знакомство, он никак этого не показал. Он и сейчас сидел за столом на своей неприглядного вида ферме и на каждый вопрос с горечью твердил: «Nie wiem». Сэм задавал вопросы по-польски, а Дага мне переводила. Было совершенно ясно, что этот человек не собирается подтверждать, что общался с Хеной в полицейском участке после войны, когда ей нужно было опознать убийц своей семьи. Он не добавил ничего к тому, что мы уже знали, хотя я надеялась на чудо. Но Сэм засыпал его вопросами о том, когда он видел Хену и где она жила, когда ей нужно было опознать подозреваемых, и этот разговор его утомил.
В конце разговора он выкрикнул по-польски:
– Почему вы не хотите помочь? Может быть, вы ее убили?
Когда Дага перевела мне слова Сэма, я вздрогнула. Мне хотелось, чтобы Сэм действовал в духе Коломбо – раньше ему это помогало. Я никогда не видела его таким злым. Может быть, информация о еще девяти евреях, убитых партизанами, слишком тяжело на него повлияла?
Мы отправились к прокурору города, где были убиты Роженеки. В приемной Сэм попросил у клерка документы по делу людей, которых назвал нам командир партизанского отряда Августин Вацлав. Клерк уточнил год, когда велось следствие.
– Когда-то после войны, – ответил Сэм.
Клерк сказал, что так документы не ищутся. Сэм снова перечислил всю известную нам информацию.
– В каком году? – снова спросил клерк.
Сэм разозлился и на повышенных тонах повторил, что не знает.
Открылась дверь кабинета, и в приемную вышел невысокий мужчина с усиками. Оказалось, что это главный прокурор региона. Он пригласил нас в свой кабинет.
Сэм объяснил, что мы ищем. Прокурор отнесся к нам любезно, но сказал, что помочь ничем не может. Если какие-то документы по этому делу и существовали, их давно отправили в Варшаву, как и все уголовные дела по событиям во время немецкой оккупации и в коммунистическую эпоху. Это было сделано по приказу Института народной памяти (ИНП).
Мы с Сэмом уже связывались с ИНП, когда искали в варшавском суде дело об убийстве тети Фримет польским полицейским. В тот раз все было наоборот: нам сказали, что документы в Пиншове, мы поехали в Пиншов, и нам сказали, что документы отправлены в Варшаву. Я давно привыкла к поискам судебных документов – мне доводилось заниматься этим и в Америке.
Из офиса прокурора нас выставили, прежде чем я узнала, что он сказал. Может быть, он мог бы помочь нам искать документы по именам обвиняемых или сказал бы, где все судебные дела городка, где были убиты Роженеки. Впрочем, он мог и ничего не сказать.
* * *
Оттуда мы поехали в Загоржице, на ферму на холме, где когда-то жили родственники, державшие хозяйственный магазин. От дома ничего не осталось – лишь заросший фундамент. Мы с Дэниелом и Дагой пробирались по заброшенной ферме сквозь густой кустарник. Мы надеялись хоть что-то найти. Сэм остался в машине, сославшись на больную спину. Внизу виднелась ферма Лютых – я живо вспомнила громилу с вилами. Я закрыла глаза и попыталась представить, что Хена видела той ночью.
– Здесь нечего искать, – крикнул из машины Сэм. – Поехали отсюда.
Его поездка была настолько содержательной и эмоциональной, что тяжелые воспоминания его переполняли. Я чувствовала себя отодвинутой в сторону, но старалась сдерживать свое разочарование. У меня уже были большие планы на завтрашний день. С Дагой все должно было пройти гораздо проще. Завтра я смогу удовлетворить свое любопытство.
На следующее утро Сэм высадил нас с Дагой на местном автовокзале и отправился сдавать прокатную машину.
– Может быть, ты передумаешь и все же поедешь с нами в Казимежу-Вельку? – предложила я.
– Удачи, юная леди, – мгновенно ответил он. – Увидимся в поезде… может быть…
Я понимала, что он думал только о костях в чемодане и о проблемах, с которыми было связано возвращение останков семьи Дула в Огайо. Из Кракова он ночным поездом ехал в Берлин, а оттуда должен был вылететь в США. Мы ехали тем же поездом, но собирались сойти на западе Польши и остановиться у родителей Даги. Оттуда мы собирались съездить во Вроцлав и продолжить поиски Хены.
Но сначала я хотела побывать в родном городе Сэма. Мы с Дагой сошли с автобуса в Казимеже-Вельке. Местные пьяницы проводили нас словами, которые не нуждались в переводе. Когда я путешествовала с Сэмом, такого никогда не случалось.
Поднимаясь на холм к приземистым муниципальным постройкам, я мысленно слышала голос Сэма: «Больше меня это не интересует! Что ты хочешь найти? Как вышло, что после войны она ни разу не связалась ни с кем из родных?» Но мной двигала вера в то, что здесь я найду нечто важное, что поможет заполнить пробелы.
Я надеялась, что Дага сможет справиться с тем, что не удалось Сэму. Я не рассчитывала, что нам будет просто. Но, учитывая, что многие евреи просто растворились в местном населении через браки, я решила проверить записи венчаний – эти документы в Польше хранятся в муниципалитетах и могут стать источником ценной информации.
В ратуше Дага запросила документы о браках, заключенных сразу после войны. Суровая блондинка лет сорока спросила имена вступивших в брак.
– Нам известно только имя женщины, – ответила Дага.
– Что ж, вы должны заполнить запрос, чтобы получить разрешение на работу с документами.
Надеясь как-то ускорить процесс, я попросила Дагу упомянуть имя Тадеуша Кнопека, мэра
