Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Надо же, — смеются парни.
Бывший пекарь тоже выходит из лавки.
Обеденный перерыв. Из ателье на улицу, по которой прыгают воробьи, выбегают девушки. Вспугнутые шумом, воробьи разлетаются по своим гнездам под крышами, девушки разбегаются по магазинам.
Инвалид-пекарь шутит с девушками, покупающими булки. Он даже касается руки одной из них. Девушка отодвигается; она смеется и удивляется. Выскакивает из булочной. У входа ее поджидает красивый молодой парень, летчик.
Уже случаются и праздники, когда мужчины ходят по улицам в чистой одежде и приветствуют друг друга, приподняв шапку.
После обеда бывший пекарь мастерит скворечник. Приносит лестницу и лезет на телеграфный столб. И пока он приколачивает наверху скворечник, ему вспоминается далекая маленькая деревня, где он, белобрысый парнишка, делал когда-то домик для скворца в березняке.
В первую весну скворец в скворечник еще не прилетел. Во дворе новой школы дети копают землю, вытаскивают железки, камни, битый кирпич, остатки извести. С ними молоденькая учительница: рождается первый садик, сыновья и дочери тех, кто губил леса, сажают первое деревце.
По обе стороны широкого шоссе высадили маленькие елочки, тесно, в несколько рядов. Упаси бог — не ради красоты! А чтобы живая стена защищала дорогу от снежных заносов. А что это еще и красиво — не беда.
Молодожены сажают перед домом фруктовые деревья. Каждая пядь земли будет приносить плоды. Рука человека касается каждого кома земли, глаз человека любуется каждым ростком. Для поливки нужна вода, из отходов делается компост — люди ждут не дождутся, когда же придет время собирать урожай.
Стены домов хорошеют от вьющегося плюща, а квартиры — от того, что становятся обжитыми и наполняются воспоминаниями: о слезах, пролитых в трудные дни, об ожиданиях после заката, о расставаниях, о встречах, о полюбившейся мебели, о письмах и фотографиях, тихо ждущих в одном из ящиков, чтобы их взяли в руки. Старые фото постепенно желтеют, но появляются и новые.
Три человека в джунглях взмахнули топорами.
Под гигантским хлебным деревом сын бородатого инженера фотографирует группу людей… он быстро становится перед объективом, чтобы тоже быть на снимке.
Молодой человек сидит за штурвалом самолета, который поднимет его в небесную высь.
На ледовом торосе стоит летчик, тот самый, что ждал девушку перед булочной.
Приходят новые фото и ложатся рядом со старыми. Хотя бородатый инженер ставит фотографию сына на свой письменный стол. Швея показывает красивого летчика подружкам в мастерской. Карточку юноши за штурвалом самолета разглядывает мать… в комнате уже темно, а она все держит ее в руках, и из глаз все еще капают слезы.
Трое ставят вешки среди камней и мха, где уже и деревья не растут.
Бывшему пекарю и старому инженеру почтальон приносит пенсию. Они встречаются на улице перед оградой школьного сада. Фруктовые деревья обещают дать первый урожай. Пекарь снял со свесившейся ветки противную гусеницу и раздавил ее.
— Одной красивой бабочкой будет меньше.
Инженер кивает.
Они садятся на скамью, греются на солнышке, разговаривают, смотрят на юные деревца. Они думают дальше, чем молодые, ждущие первого урожая. Они уже знают, что будет не только первый урожай, что когда-нибудь из ствола грушевого дерева внуки и правнуки сделают золотистый комод, а из вишневого дерева получится душистый мундштук, может быть даже в будущем году… И они знают, что каждый человек рожден матерью, что матерью рождена корова с грустным взглядом, дерево, отчий край, знают, что в лесу нужно устраивать ночлег на теплой золе, и что у завода нужна цветочная клумба.
На проводах расселись ласточки.
МАЛЕНЬКИЙ СЕРДИТЫЙ СТАРЫЙ ГОСПОДИН
Ровно в шесть часов утра профессор Андриан сунул ноги в шлепанцы и пошел умываться. Он не нуждался в будильнике.
В шесть пятнадцать сестра профессора, уже тоже седая девица, внесла начищенные до блеска черные ботинки со шнурками, тщательно почищенный щеткой костюм и свежую рубашку. Она открыла глаза без пяти пять и ждала пять минут, когда зазвонит будильник. Встала она ровно в пять.
В шесть тридцать профессор, с приглаженными влажной щеткой седыми волосами, с раскрасневшимся от умывания лицом, бодро вошел в столовую, где из другой двери в тот же миг появилась сестра с горячим кофе и дымящимися поджаренными гренками.
Они сели завтракать. Кроме кофе и гренок, на столе было много всякой еды, завтрак был главной трапезой Андриана.
Ровно в семь он вышел из подъезда. В хорошую погоду, летом, его ботинки и костюм, истрепавшийся от сидения, долгой носки, а главное — от манипуляций со щеткой, сверкали. В плохую погоду, как в этот февральский день, блеск «излучали» галоши и шелк зонтика, если так рано, в туманном и сумрачном воздухе, вообще что-то может блестеть. Через пятнадцать минут бодрой ходьбы он вошел в институт и поднялся в преподавательскую. У него оставалось три четверти часа, которые он, как обычно, посвятил чтению какой-то курсовой. Между делом, не отрываясь от тетради, он бросал ассистенту краткие указания по подготовке очередных опытов.
В восемь ноль-ноль он вошел в аудиторию. Строго посмотрел по сторонам: по его представлениям, на первом курсе это совершенно необходимо. Когда стихли шорохи и перешептывания, он начал лекцию о законах движения, вращения, притяжения небесных и земных тел и о законах, которые противоречат правилам этого движения, об аномалиях, требующих новых исследований. Нелегко было следить за ходом мысли профессора Андриана, это он и сам знал. Но он считал, пусть студент уже на первом курсе выберет другую профессию. Это лучше, чем если он лишь перед окончанием, на последнем экзамене, поймет, что физика из него не получится…
В восемь сорок пять в сопровождении нескольких студентов он вернулся в преподавательскую. Студенты знали, что в такие моменты, сразу после лекции, профессор охотно дает дополнительные объяснения, он дружелюбен и общителен.
С девяти ноль-ноль до девяти сорока пяти, с десяти нольноль до десяти сорока пяти он читал лекции третьекурсникам и четверокурсникам. Здесь он уже не напускал на себя строгость, здесь он чувствовал себя среди добрых знакомых, искал в этих молодых людях преемника. О новой проблеме он начинал говорить со слов: «Мы, физики…» Эти занятия оказывали на старика просто бодрящее действие.
Но без пяти минут одиннадцать, когда он направлялся в одну из лабораторий, где его ждали студенты для сдачи зачета, он, проходя через аудиторию, почувствовал резкий запах табачного дыма.
Лицо его побагровело: «Безобразие! Свинство!» Широкоплечий, но не вышедший ростом