Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Эти гарантии достигались и другими способами. «Вот я решил записать альбом летом 1986-го, – рассказывал Летов. – Человека, который мне принес аппаратуру на дом, взяли в ГБ и пригрозили тем, что если он не заберет у меня аппаратуру, то у него будут неприятности с работой, с женой, с детьми и тому подобное. Он пришел, у меня всю аппаратуру забрал, извинился и ушел». (Можно было бы предположить, что речь тут идет об инциденте с Сергеем Синициным, но уж слишком далеко друг от друга датировки этих двух историй).

«Тяжко в одиночку заниматься подобными делами – особенно после статьи, – писал Летов Валерию Рожкову вскоре после выхода материала в „Вечернем Омске“. – Народишко все слабый, говеный. Вроде и всем интересно, но боязно… Во всяком случае – если сами не пойдут закладываться, то если уж вызовут, нажмут легонько – и сразу же… Я только что Шукшина прочитал „Я пришел дать вам волю“ – так аж вощще! Никому воли не нужно. Все почему-то держатся за вонючую сытую жизнь – будто в ней какой-то великий кайф имеется, будто есть что терять. <…> Приходится по-прежнему работать в одиночку – теперь уж совсем. Но уж тут все компромиссы – в задницу!»

По письмам того периода вообще чувствуется, насколько остро Летов ощущал одиночество: «Представляешь, все бы не так, родиться бы мне где-нибудь не здесь – и мне были бы рады, я был бы нужен со своей поэзией, со своей музыкой, со всеми своими стремлениями – а тут… „Красная пустыня“ (это у Антониони такой фильм был в 1970-е). <…>

Недавно узнал, что в Омске авангард-студия театральная. Пришел туда. Мальчики-девочки. То-се. Говорю – а зачем вы все это делает[е]? – Не знают. Молчат. Или занимаются невиданным словоблудием. <…> Я сейчас начал понимать – чего же мне все-таки надо. ПОНИМАНИЯ. Это невозможно, это наверное СВЯТОЕ ЧУДО – когда хотя бы двое разговаривают друг с другом – И ПОНИМАЮТ ДРУГ ДРУГА».

К этому письму (оно датировано 9 мая 1986 года) Летов приложил несколько стихотворений, включая текст, созданный после просмотра мультфильма Юрия Норштейна «Сказкой сказок». Насколько мне известно, это стихотворение публикуется впервые.

Холодный землистый дождь

Листья шевелятся, словно губы

старого человека – он давно уже что-то рассказывает

все давно уже спят не слушают

Если бы я был лесным животным —

я бы вылез из нор и задумался, глядя глазами

А скорее всего

Все это вечером – горят фонари

и прохожие в черных плащах

движутся в разные стороны

они говорят кому-то

и холодный землистый дождь

явно на их стороне.

Я зажгу лампочку без абажура

пусть она светит мне прямо в затылок

чтобы из глаз моих стало светло и уютно

словно внутри лесного животного.

А вы все молчите, судорожно цепляетесь

за ветки и анекдоты

вам не поможет ни бешенство ни аспирин

Не беспокойтесь напрасно

Это вам не уходить навсегда

Согнувшись под ветром и безнадеждой

ОДНАЖДЫ Я ГУЛЯЛ ПО ЛЕСУ И МЕЧТАЛ О ТОМ КАК Я БУДУ СТОРОЖЕМ

ГДЕ-ТО В МОСКВЕ Я ВСТРЕЧУ ДЕВУШКУ И ДРУЗЕЙ Я БУДУ С ДЛИННЫ —

МИ ГОЛУБЫМИ ВОЛОСАМИ Я НАЙДУ ЗЕМЛЮ КОТОРУЮ ЕЩЕ НИКТО

НЕ ЗАГАДИЛ БЕЗРАЗЛИЧИЕМ ИЛИ ТУПЫМ ПОНИМАНИЕМ.

Я НАШЕЛ ТОГДА МЕРТВУЮ ОГРОМНУЮ СТРЕКОЗУ. У НЕЕ БЫЛИ

ГЛАЗА КАК У БОГА КОГДА ОН СМОТРЕЛ НА МИР В КОТОРОМ НЕ

БЫЛО ЕЩЕ АДАМА. ЭТО БЫЛА ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ СТРЕКОЗА

разве вы люди

Однако деятельность властей имела и обратный эффект. Не первый и не последний раз Летов обратил свою слабость, оставленность, обреченность в преимущество. «Эти годы гонений сделали меня сильнее просто-напросто, – рассказывал он. – В некий момент я понял, на что способен. Кто я такой, собственно говоря. Кто я такой с большой буквы».

«Конечно, преследование КГБ и психушка его сильно изменили и очень обозлили, – говорит Наталья Чумакова. – То есть он изрядно озверел».

Летов распрямляется, как пружина. Выйдя из больницы, он постепенно вырабатывает новый подход к пению – именно тогда у него появляется вот эта хрипло-рычащая модальность, которая сразу выводит песню на другой уровень интенсивности, прошивает слушателя, прорывается через сколь угодно дефективные носители. Валерий Рожков показывает другу несколько аккордов на гитаре, и, освоив новый инструмент, Летов начинает писать гораздо больше и иначе: зло, прямо, отчаянно. «Оптимизм», «Он увидел солнце», «Желтая пресса», «Кого-то еще» и так далее – первые электрические боевики «Обороны», благодаря которым группу и нарекут экзистенциальным панком, рождаются в это время, и во многих из них сложно не усмотреть прямое влияние недавно пережитого: «Еще один стукач стоит за спиной / Мой день опутан проволокой и зимой / На каждом говне отпечаток лица / На каждом лице ожидание конца». В песенке про зоопарк – первом и самом невинном хите «Гражданской обороны» – были строчки «в руках ребенка сверкает нож, но я надеюсь, что это ложь». Если совсем вкратце, мне кажется, что после 1986 года Егор Летов уже отчетливо понимает, что нож в руках ребенка – это правда.

Пока Летова пытаются выдернуть из подпольной культурной жизни, он, напротив, максимально активно ее постигает. В письмах Рожкову он ругает Свинью за слишком противоречивое интервью, интересуется, «кто такой Башлычев» (sic!), пишет, что в Москве и Ленинграде «все ПРОДАЖНОЕ, ПОПСОВОЕ, КОН’ЕКТУРНОЕ» (так в тексте), и задним числом невольно объясняет свое возвращение в Омск: «Похоже, что [на] хорошие дела способны люди, ввиду обстоятельств попавшие и находящиеся в местах, максимально не предназначенных для духовного роста и самовыражения. У меня один друг как-то хорошую вещь сказал: „Если б был закон, запрещающий играть под угрозой смерти – все играющие делали бы ПРОБОЙ“».

«Иисус большой был чувак. Хорошо бы с ним поговорить или, еще лучше, поиграть. Рокер бы был крутой. Не знаю, не любят на этой земле ПОЭТОВ. Здесь любят лишь говновых и уподобившихся оным. Остальные подлежат уничтожению извне или, что чаще и естественней – самоуничтожению. Так желает бог, Великий Вселенский Садист. Не стоит ему мешать. Но стать говновым – НИКОГДА. И смириться – тоже. Раз херово – так пусть уж до конца, до предела, и самоуничтожение – восклицательный знак в конце. Ах, работать хорошо!»

Это пишет 21-летний омич, у которого нет ни профессии, ни карьеры, ни друзей, который только что чуть не сошел с ума от окружающего безумия, пережил допросы в КГБ, а теперь обнаружил, что