Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев
Я стою перед микрофоном
Я шатаюсь и пою
А пою я голосом оченно громким
Наглым и надсадным
Я махаю руками
Топаю ногами
Хорошо пою,
Душевно.
Стоит ли уточнять, что ни одного концерта «ГО» к тому моменту еще не дала? Но Летов всегда чувствовал в слове – дело, действие, мясо; высказать что-либо означало это осуществить. Так оно вскоре и вышло.
Конечно, какой-то круг общения в родном городе у Летова все же сохранился – чекисты со своими расписками дотянулись не до всех, к тому же Егор продолжал ходить на «Майдан», интересоваться музыкой, обмениваться пластинками, пленками и таким образом заводить новых приятелей. Именно так он познакомился с Евгением Филатовым по прозвищу Джеф. Бородач в хайратнике на несколько лет старше Егора – Джеф ласково называл друга Леточкой – Филатов, как и их общий друг Сергей Сергеев, очень любил Бориса Гребенщикова и, в общем, считал, что больше в рок-музыке на русском языке делать нечего, но при этом интересовался звукорежиссурой и помогал местным авторам записываться, благо работал в лаборатории электромагнетизма на физфаке Омского госуниверситета, где стояла подходящая аппаратура.
«Вообще все как сочинялось в тусовке Летова? – рассказывал Джеф о тех временах. – Они собираются, балдеют, чаи гоняют, пили не особо, наркоты тоже особой не было. Рождается какая-нибудь абстракция, абсурд, какие-нибудь образы, потом это все складывается вместе и лепится – Летов был сторонником именно таких дел. А когда всех разгоняли, ему ничего не оставалось, как одному работать».
Филатов сам предложил Егору помощь, несмотря на понятные риски, и на несколько месяцев «Гражданская оборона» превратилась в дуэт. Джеф придумывал вместе с Летовым образы («Иван Говнов – убийца травы» – это они ехали на трамвае и увидели, как здоровый амбал с затылком вместо шеи косит газон) и организовал «Обороне» запись в своей лаборатории. Не исключено, что именно там Летов близко познакомился с методом наложения инструментальных дорожек, который он затем возьмет на вооружение. Так родился акустический «Красный альбом», который Летов впоследствии называл одной из самых смешных своих записей – вероятно, потому что интонационно и эстетически он принадлежит еще беспечному, догебешному периоду: полуакустический регги, бонги, гармошка, лирическая распевность. Немудрено, что совершенно комическую вещь «БГ» («Если б я мог выбирать себя, я был бы Гребенщиков»), сочиненную как центон из строчек «Аквариума» и посвященную фанатевшим от ленинградской группы друзьям, некоторые потом принимали всерьез – по «Красному альбому» Летова и правда можно счесть падаваном Гребенщикова.
Вскоре настало время и для концертов. В красный день календаря, 7 ноября 1986 года, Летов с Филатовым приехали в Новосибирск, чтобы впервые в истории «Гражданской обороны» сыграть живьем – в однокомнатной квартире на первом этаже, принадлежавшей Александру Рожкову. Егор, разумеется, прекрасно помнил, что рядом учился в школе его брат, что именно отсюда началось его знакомство с рок-музыкой, что здесь существовал интеллектуальный заповедник ученых и студентов, с которым регулярно приходилось бороться государству. Он ожидал, что его будут слушать люди, близкие ему «по духовности». Он ожидал реакции.
В принципе, основания для этого имелись. Среди тех, кто пришел в тот день в гости к Рожкову, были, например, будущий гитарист «Обороны» Дмитрий Селиванов и Евгений Соловьев по прозвищу «Джоник», основатель новосибирской панк-группы «Бомж», о существовании которой Летов уже знал; легендарный местный хиппи Игорь Рагулин, ходивший по городу босиком в одном холщовом мешке. Эти люди составляли значительную часть аудитории – всего в тот день в гостях у Рожкова было от силы полтора десятка человек; это трудно назвать даже квартирником в полном смысле слова. Летов и Филатов расчехлили гитары и губную гармошку; хозяин дома взялся за флейту. Они сыграли «На наших глазах», «Оптимизм», издевательски-опасную песню про Центральный комитет, истошный «Блюз» («Все вы ужасно боитесь помереть / А я открою вам тайну – вы все уже СДОХЛИ»; последние слова Летов именно что кричал капслоком).
И ничего.
«Не произошло вообще никакого контакта. Ну, в публике было полное молчание и непонимание. Ни отрицательной реакции, ни положительной, никакой, – недоумевал Летов по горячим следам пару недель спустя. – Мы просто приехали из такого места… Вообще, приехали из концлагеря. Поэтому мы можем только петь о таких вещах. То есть – смерть и пустота. Может быть, смерть и пустота должны рождать смерть и пустоту».
«Егор-то по жизни не матерился – правильный мальчик, – рассуждал Евгений Филатов. – А в песнях – да пошли вы все нахуй… Народ слушал, слушал… Встали все, значит, не хлопая, ушли. Летов всю ночь в недоумении – что это было? Не та типа реакция… Крепко задумался».
Братья Рожковы объясняли произошедшее так: люди, собравшиеся на концерт, считали себя любителями интеллектуальной западной музыки, слушали Фрэнка Заппу и просто не восприняли «какие-то панковские песни под гитару». На следующее утро, переночевав у Рожкова-старшего, Летов сказал его брату: «Слушай, хуйней я занимаюсь, они даже никак не отреагировали. Хоть бы плевались, хоть бы ногами топали, хоть бы хлопали». «А потом мы бежали с Летовым на автобус, поскользнулись и упали, но в автобус заскочили, – вспоминал Валерий Рожков. – И я запомнил, он фразу мне сказал: „Мы – лед. Мы – лед под ногами майора“. Я не придал этому значения, а потом через какое-то время услышал песенку».
Так родился еще один хит «Гражданской обороны» – на перекрестке между давлением со стороны государства и непониманием со стороны публики. В песне «Мы – лед» обыкновенно обращают внимание на припев с его прицельным слоганом, где можно усмотреть воплощение как раннего Летова с его обреченным активизмом, так и позднего с его этическим натурализмом. (Как отмечал Максим Семеляк, дело тут не только в майоре, но и в самом льде – в том, что «мы скоро растаем и станем безграничной водой»). Однако нетрудно заметить, что здесь сразу два антагониста: примерно так же резко, как майору, лирический герой противопоставляет себя героям куплетов – «им», которые не знают, что такое боль, беззащитны и безвинны. Само же песенное «мы» – только смерть и пустота: «А у нас нет ничего – мы мрем».
«C одной стороны, эта обида на реакцию публики, а с другой – жесткий прессинг со стороны КГБ, вот это
