Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин

С Киферой[12], с портиком[13], и с книгой, и с бокалом;

   Что ум высокий можно скрыть

Безумной шалости под легким покрывалом.

Такое сочетание встречалось тогда нередко. Каверин – участник войны с Наполеоном, храбрец, кутила – был в то же время человеком образованным и мыслящим, интересовался поэзией, вступил в декабристский «Союз благоденствия».

Пушкин поддерживал дружеские отношения со многими гвардейскими офицерами. Еще в Лицее он познакомился с Чаадаевым и его товарищами по лейб-гвардии Гусарскому полку. Поселившись в Петербурге после окончания Лицея, часто бывал в казармах первого батальона Преображенского полка на Большой Миллионной у капитана П. А. Катенина. Храбрый офицер, отличившийся под Бородином и под Лейпцигом, Катенин серьезно занимался литературой – писал стихи, статьи, трагедии, переводил, прекрасно знал и любил театр. Он состоял в тайных политических организациях – «Военном обществе» и «Союзе благоденствия». В его офицерской квартире в здании казарм собиралась вольномыслящая молодежь. И Пушкин не раз слышал, как офицеры-преображенцы пели здесь хором песню на слова Катенина:

Отечество наше страдает

Под игом твоим, о злодей!

Коль нас деспотизм угнетает,

То свергнем мы трон и царей.

   Свобода! Свобода!

   Ты царствуй над нами!

Ах, лучше смерть, чем жить рабами, —

Вот клятва каждого из нас…

Характерна для эпохи история отставки заслуженного гвардейского офицера Катенина. На одном из смотров Преображенского полка великий князь Михаил Павлович заметил на рукаве у одного из солдат заплатку. Он подозвал Катенина и грозно спросил:

– Это что? Дыра?

– Никак нет, ваше высочество, это заплатка, – насмешливо ответил Катенин, – именно затем, чтобы не было дыры, которую ваше высочество заметить изволили.

– А я вам говорю, что это дыра!

– А я имею честь докладывать вашему высочеству, что именно затем и заплатка, чтобы не было дыры.

Спор с великим князем стоил Катенину мундира. Это был удобный предлог. От «неблагонадежного», строптивого Катенина давно хотели избавиться, и осенью 1820 года его, уже полковника, уволили в отставку, а вскоре затем выслали из столицы.

   …молодые офицеры,

Давая обществу примеры,

Являлись скромно в блеске зал,

Их не манил летучий бал

Бессмысленным кружебным шумом;

У них чело яснилось думой,

Из-за которой ум сиял…

Тогда гремел звучней, чем пушки,

Своим стихом лицейский Пушкин.

Так писал декабрист Ф. Н. Глинка.

До 1825 года «офицеры, – по словам А. И. Герцена, – являлись душою общества, героями праздников, балов, и, говоря правду, это предпочтение имело свои основания. Военные были более независимы и держались более достойно, чем пресмыкавшиеся, трусливые чиновники». После 1825 года «обстоятельства изменились… лучшие из офицеров были сосланы, многие оставили службу, не в силах выносить грубый и наглый тон, введенный Николаем. Освободившиеся места поспешно заполнялись усердными служаками или столпами казармы и манежа. Офицеры упали в глазах общества». Что же касается порядков в гвардии, то здесь стало еще больше мелочных придирок, еще больше забот о внешней форме, о «выпушках, погончиках, петличках».

В ноябре 1833 года Пушкин записал в своем дневнике: «Несколько офицеров под судом за неисправность в дежурстве. Великий князь их застал за ужином, кого в шлафроке, кого без шарфа… Он поражен мыслию об упадке гвардии. Но какими средствами думает он возвысить ее дух? При Екатерине караульный офицер ехал за своим взводом в возке и в лисьей шубе. В начале царствования Александра офицеры были своевольны, заносчивы, неисправны – а гвардия была в своем цветущем состоянии…»

Любимым занятием великого князя Михаила Павловича было появляться неожиданно и ловить неисправных офицеров и солдат. И он, и его старший брат, император Николай I, с детства всем наукам предпочитали фрунт. Николай считал себя лучшим знатоком военного дела, хотя никогда не бывал в бою. Царь обожал парады. Они являли его душе идеальный порядок, совершенную регламентацию, механическое подчинение огромных людских масс – все, к чему он упорно стремился и чего никак не мог достичь в управлении страной.

Парады устраивались по разным поводам – в день рождения императора и императрицы, на Крещение, в годовщину вступления русских войск в Париж, по случаю приезда иностранных монархов… Бывали они грандиозны: на Марсовом поле или на Дворцовой площади выстраивали 20–30 тысяч солдат – пехоту, конницу и артиллерию. Придерживались определенного распорядка – сперва торжественный молебен, затем преклонение знамен, бой барабанов, «музыка всех полков и трубы кавалерии», церемониальный марш. И зимой солдаты маршировали на смотрах и парадах в одних мундирах. Если было более 10 градусов мороза, то к месту парада следовали в шинелях, а затем снимали их и складывали позади фронта.

Парады привлекали множество зрителей. Один из петербургских жителей писал: «Кто станет отрицать, что военные эволюции, как ни механическими нашей гражданской философии кажутся, пленительны; что это многолюдство, составляющее правильные фигуры, движущиеся и переменяющиеся одна в другую по одному мановению как бы волшебным образом, что эта приятная и блестящая пестрота среди единообразия занимает взор необыкновенно, как звук музыки и гром пушек – слух».

6 октября 1831 года на Марсовом поле по приказу Николая I был устроен грандиозный парад. «Смотр и вся церемония были прекрасны, – писал царь в Варшаву фельдмаршалу Паскевичу, – войска было 19 000 при 84 орудиях, погода прекрасная и вид чрезвычайный». Чтобы увековечить этот парад, Николай поручил художнику Г. Г. Чернецову изобразить его на полотне. Так родилась картина «Парад на Царицыном лугу», где, кроме массы войск – конных и пеших, – художник представил и «весь Петербург», целую портретную галерею – 223 человека. И все списаны с натуры. Среди прочих – писатели: Крылов, Жуковский, Гнедич, Пушкин. На подготовительном карандашном рисунке Чернецов сделал надпись: «Александр Сергеевич Пушкин. Рисовано с натуры 1832 года, апреля 15-го. Ростом 2 арш. 5 верш. с половиной» (то есть 166,5 сантиметра).

Для Пушкина парады были не только великолепным зрелищем, но прежде всего напоминанием о военной славе России.

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамен победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.

(«Медный всадник»)

Однако с тех пор, как ему «пожаловали» унизительное для него звание камер-юнкера, Пушкин избегал посещать парады, он не хотел появляться на людях в придворном мундире среди своих «собратьев» – камер-юнкеров. По этой причине за пять дней до торжественного открытия Александровской колонны поэт уехал