Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев
Или вот, например, такой пассаж: «Странно – в мире все движется на грани срыва в смерть или рай. Big Country – звучание совершенно новое, убийственно отчаянные песни о стальных городах, стенах вокруг нас, лицах, искаженных злобой, вместо того чтоб сиять от юности… U2, Echo & The Bunnymen, Psychedelic Furs и пр. углубляются в области подсознания, вскрывают новые пласты… Talking Heads моделируют новые миры и видения этих миров в нас и вокруг нас… Романтики строят рай у себя в сердцах – у нас же все вчерашнее, эпоха 1978–1981 годов, тематика та же, форма та же, проблемы… В Польше те же проблемы – у них ПАНК, что аж стены трещат и рушатся, у нас же, как сказал один мой знакомый, рок под одеялом».
Все плотнее погружаясь в контекст советского подпольного рока, Летов постепенно вырабатывал свою идеологию звука («НУЖНО ДЕЛАТЬ НЕЧТО ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВОЕ – не похожее, создавать резко новую реальность») и искал способ воплотить ее в жизнь. В какой-то момент «Обороне» удалось попасть в более-менее реальную студию омского ДК, но опыт оказался совсем неудачным. «Что очень плохо, хужее всего – это то, что все производилось в максимальной спешке и истерии, – писал Летов. – Видимо, надо приобрести свою аппаратуру и работать дома, в спокойной, творческой атмосфере». Так они и делали, но денег на аппаратуру почти не было, и писались, как придется; в качестве ударных в лучшем случае выступали «пионерский барабан и какая-то железяка».
О выступлениях речи не шло тем более, но, в отличие от «Посева», песни «Гражданской обороны» все-таки начали ходить по рукам. «На удивление, нас очень народ любит – наши первичные записи разошлись по всему городу, во все углы», – сообщал Летов Рожкову. Одним из этих углов стало местное отделение Комитета государственной безопасности.
* * *
Среди участников музыкальной социальной сети, сформировавшейся в Омске в первой половине 1980-х вокруг Егора Летова и его друзей, был Сергей Синицын. Меломан и филофонист, он работал диджеем – ездил в Калачинск, городок в 90 километрах от Омска, чтобы в тамошнем Доме культуры ставить песни на дискотеке и заполнять паузы рассказами просветительско-воспитательного характера.
«Мне выдали много аппаратуры, которую я на электричке втихую возил домой к Летову, чтобы он мог музыкой заниматься, – вспоминал Синицын. – И вот однажды выхожу я из подъезда Егора, и подходят ко мне граждане с ксивой комитета госбезопасности. Начинают спрашивать: мол, где был, что делал, кому аппаратуру носил. Я им все спокойно и рассказал: сидели с другом слушали музыку. Отвел кэгэбэшников к квартире Игоря».
После этого одалживать Летову магнитофоны и микрофоны Синицын прекратил. По его словам, вся эта ситуация случилась до того, как агенты госбезопасности всерьез взялись за музыкантов «Гражданской обороны», но так или иначе Летова они, видимо, запомнили. «Власти готовят по отношению к нам разгром, который пока трудно представить. Может, и вообще ничего не будет – но сведения о нас уже там…» – писал Летов Рожкову в середине 1985 года. К осени началось уже по-настоящему.
У стороннего наблюдателя, знакомого с базовой хронологией советской эпохи, тайминг репрессий в отношении Летова неизбежно вызывает вопросы. Как же так? У власти уже молодой прогрессивный генсек, уже произнесены с высокой партийной трибуны слова «ускорение» и «гласность», а где-то в Сибири в это время прессуют молодых людей, которые не поют ни про Ильичей, ни про палачей; максимум – про «красную яму», фекалии и асоциальное поведение.
Однако история – это медленный механизм, который к тому же не срабатывает единовременно на всей территории самой большой страны мира. В тот момент машину государственного насилия еще никто не останавливал и пока даже не сдерживал: согласно базе данных жертв политических репрессий «Открытый список», таковых жертв в 1985 году было не менее 54 – это значительно больше, чем, например, в середине 1970-х, в разгар застойных времен. Томского диктора Сергея Гриднева осудили на два года лагерей за распространение магнитофонных записей иностранных радиопередач. Младший научный сотрудник Института физической химии Кирилл Попов получил шесть лет тюрьмы и пять лет ссылки за печать и распространение неправильных книг, в частности – «Манифеста хиппи». 82-летнему литовцу Владасу Лапенису, который уже сидел в 1970-х за распространение «Архипелага ГУЛАГа» и клевету на антирелигиозную политику советских властей, назначили еще четыре года заключения. Московского писателя Феликса Светова, выступавшего в защиту диссидентов и опубликовавшего на Западе исповедальный автобиографический роман, отправили на пять лет в ссылку в алтайское село. Этот список можно продолжать долго, и он будет оставаться столь же абсурдным и столь же релевантным для России 2020-х годов.
К музыкантам сотрудники КГБ относились особенно внимательно. В конце концов, автор рекомендаций по борьбе с ансамблями «сомнительного свойства» Константин Черненко только недавно перестал быть главой советского государства (потому что умер). «Черненко фактически объявил крестовый поход против подпольного рока – именно Черненко, а никак не Андропов, – рассказывает критик Сергей Гурьев, в те годы уже активно участвовавший в деятельности самиздатских рок-журналов. – Дочь Андропова Ира работала в одной конторе с Таней Диденко (музыковедом, исследовательницей авангарда, участницей нескольких акций „Коллективных действий“ – Прим. А. Г.), та ее водила на концерты. Когда Андропов помер, „брежневские“ стали брать реванш – все это задвинули. В Москве и области в 1983-м проходила куча прекрасных подпольных рок-концертов, а с 1984-го и как минимум до середины 1986-го не было ни одного – винтили всех… Первые год-полтора [правления] Горбачева в этом подходе особо ничего не менялось». Разумеется, так было не только в Москве. В прилежно составленной «Энциклопедии омской рок-сцены» приведена хроника проходивших в городе концертов и фестивалей. Там есть ровно одна дыра величиной в несколько лет –
