Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

знаете, за кого вы хлопочете… Он писал у себя в дневнике: «Мне наплевать на Советскую власть»… Он кутит в ресторанах… Он хотел бежать в Америку… Он хуже [задержанного в Москве в январе 1964 года серийного убийцы Владимира] Ионесяна: тот только разбивал головы топором, а этот вкладывает в головы антисоветчину[192].

С аналогичной, основанной на информации из КГБ, реакцией помощника Н. С. Хрущева В. С. Лебедева (в 1962 году способствовавшего публикации «Одного дня Ивана Денисовича») сталкивается во второй половине марта 1964 года А. Т. Твардовский – Лебедев «настоятельно» советует ему «не вникать в грязное дело»[193] Бродского, очевидно, давая понять, что за обвинениями в тунеядстве скрыты более серьезные, известные органам госбезопасности, прегрешения[194]. Ту же позицию занял в разговоре с Е. Г. Эткиндом 22 апреля 1964 года председатель Дзержинского районного суда Ленинграда Н. М. Румянцев:

Говорил он загадочно, напуская туман, так что можно было подумать, что Иосиф Бродский – террорист, но, желая его спасти от смертной казни или пожизненного заключения, гуманный ленинградский суд решил обвинить его по сравнительно неопасной для него статье, не предусматривающей слишком сурового наказания. – Да, против Бродского есть другой материал, – многозначительно и зловеще сказал судья[195].

Необходимо отметить, что эта «непубличная» часть дела Бродского – таинственные политические обвинения, прикрытые ширмой «тунеядства»[196] – и то значение, которое она имела в развитии процесса, явились полной неожиданностью для привлеченной друзьями поэта сразу после выхода фельетона в «Вечернем Ленинграде» к его защите[197] московской писательницы и журналистки Ф. А. Вигдоровой.

Ее дочь А. А. Раскина свидетельствует:

Что от советской власти всего можно ожидать – к этому она [Вигдорова] была подготовлена совокупностью всего, что она видела и с чем сталкивалась и чем занималась в течение всей своей журналистской деятельности. А вот к чему она действительно не была готова, так это к тому, что ей никак не удавалось добиться быстрого освобождения Бродского. Обычно, если уж она бралась за дело, то, каким бы сложным оно ни было, пусть даже и с политической подоплекой, ей удавалось своего добиться, а здесь все утыкалось в глухую каменную стену[198].

Вигдорова, по-видимому, осознавала источник этой неожиданной «непробиваемости». В письме Бродскому конца августа 1964 года она, очевидно, не имея возможности по цензурным соображениям называть вещи своими именами, дает понять адресату, что причина того, что все усилия по облегчению его участи оказываются неэффективными, кроется в роли КГБ в его деле. Как на ключевую фигуру, от которой зависит решение по его делу, Вигдорова указывает Бродскому на Н. Р. Миронова, осуществлявшего в качестве заведующего Отделом административных кадров ЦК КПСС партийный контроль за деятельностью госбезопасности.

Отвечать [вам] – тоже трудно. Потому, что не могу втолковать главного: дело не в Арх<ангельс>ке. И не в Коноше. И даже не в Москве и Л<енингра>де. <…> И даже не в Прокофьеве. Дело в <…> т. Миронове – и это гораздо серьезнее. <…> Еще раз хочу сказать, что если бы речь шла об Арх< ангельс>ке <…> может, хватило бы и моего скромного влияния. А тут дело совсем, совсем другое. Постарайтесь понять[199].

Бродскому, вероятно, была известна позиция Миронова, высказанная тем в разговоре с К. И. Чуковским. В письме Бродского Вигдоровой от 16 августа 1964 года из ссылки фамилия Миронова служит своего рода сигнатурой «решительной безнадежности» его дела[200]. Тем не менее как глава контролирующей КГБ инстанции Миронов оставался единственным доступным защитникам поэта человеком, который мог изменить судьбу Бродского[201]. Этого мнения придерживалась Вигдорова; на то же обращала внимание Л. К. Чуковская, 9 апреля 1964 года, говоря о «дирижерстве» КГБ в деле Бродского, с удивлением замечавшая:

На XX и XXII съезде партии одна могучая организация (имеется в виду НКВД – МГБ – КГБ СССР. – Г. М.) была разоблачена. «Культ личности и нарушения социалистической законности». А теперь – законность, законность и законность!

А на самом деле <…> всё то же КГБ <…> дерга[ет] за веревочки не только Лернера и [судью] Савельеву, но и Прокофьева. А первый секретарь обкома Толстиков? Он командует <…> или они им? Не поймешь. А Миронов? Он ведает ими или они им? КГБ ведает Центральным Комитетом или ЦК партии ведает Комитетом Государственной Безопасности?[202]

Эту же особенность властной субординации в СССР – подчиненность органов безопасности партийным органам – несомненно, имел в виду секретарь правления СП СССР поэт Н. М. Грибачев, когда осенью 1964 года посоветовал ленинградской поэтессе Н. И. Грудининой обращаться за помощью в деле Бродского именно к Миронову.

4

Несмотря на скандал с Бродским на «турнире поэтов» 11 февраля 1960 года, где жюри под председательством Грудининой «аннулировало» его выступление, Грудинина стала одним из самых энергичных защитников поэта среди ленинградских писателей. Ее возмущала, прежде всего, неубедительная позиция стороны обвинения, бездоказательно настаивающей (в соответствии со сценарием КГБ) на обоснованности применения к Бродскому указа о «тунеядцах». Как и Игорь Ефимов, Л. К. Чуковская, А. А. Сурков и другие[203], Грудинина прежде всего апеллировала к тому, что, несмотря на звучащие в адрес Бродского политические претензии, КГБ не предъявлял ему никаких официальных обвинений:

Если Бродский был виноват и преступен в прошлом – его должны были тогда же судить. Его политическое лицо не было тайной и было предметом рассмотрения опытного следствия в 1961–62 гг. За ним не нашли провинности, заслуживающей тюрьмы. Так во имя чего поранили его, а с ним множество людей – спустя полтора года? В чем повинен Бродский с тех пор? Почему сбит с ног человек, уже поставленный на ноги умными людьми, уже добившийся первых успехов на пути талантливого, общественно полезного труда?[204]

После публикации фельетона в «Вечернем Ленинграде», рассказывала Грудинина через неделю после осуждения Бродского, 20 марта 1964 года на совместном заседании секретариата и партбюро ЛО СП РСФСР,

я вызвала к себе Бродского, говорила с ним, «драила» его крепко и выяснила, что он стал работать как переводчик, <…> что он изучает сам языки, что он бросил компанию [Уманского], что за ним нет никаких ни грехов, ни грешков, что он сидит дома и работает, работает много. <…> Я увидела человека, взбешенного клеветой (ему приписывались в «Вечернем Ленинграде» стихи вовсе не его <…>), – он говорил, что у него был обыск, отобрали письма, дневники… <…> Раз он работает, так, извините, он уже не тунеядец[205].

В марте Грудинина по своей инициативе выступала общественной защитницей на процессе Бродского, публично – и с вызывающей смелостью – спорила о деле Бродского с