Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

выговаривал ленинградский прозаик, секретарь правления ЛО СП РСФСР П. И. Капица, простодушно воспроизводя восходящую к КГБ «закрытую» информацию, полученную им, как справедливо предполагает Эткинд, в обкоме партии:

– Вот вы наивно опровергали обвинение Бродского в тунеядстве; но разве в этом нерв его дела? Он – антисоветчик, в дневниках поносит Маркса и Ленина, и дело о попытке похитить в Самарканде самолет – не анекдот и не шутка. Вы сочувствуете Бродскому. А разве было бы для него лучше, если бы его судили не за паразитизм, а за антисоветские действия и высказывания? Если бы его процесс носил характер открыто политический? По существующей политической статье он оказался бы не на свободе в северной деревне, а в лагере строгого режима, и за такую помощь не сказал бы он вам спасибо! Его пожалели, ему повезло – органы согласились проявить снисхождение – позволили судить его общественным судом и ограничиться административной мерой наказания. Административной, не уголовной. Неужели вы не понимаете разницы? И вот вы являетесь в суд, вы трое писателей, и сбиваете все построения. Вы начинаете доказывать, что Бродского за тунеядство судить нельзя. Это как бы значит, что вы требуете судить его за антисоветчину. И засадить в лагерь. <…>

Вот тут-то и начался шум. Мы (то есть защитники Бродского – Эткинд, Грудинина и Адмони. – Г. М.) твердили наперебой, что народный суд – не место для махинаций; что если о преступнике известно, что он убил, то нельзя, проявляя снисхождение, судить его за карманное воровство; что довод о снисхождении фальшивый – «органы» КГБ к такому гуманизму не склонны, и, если они не стали судить Бродского за антисоветизм, то, значит, у них не было и нет материала; что одно только и выдвинул обвинитель – какие-то никем не проверенные фразы, вырванные из давнего, почти детского дневника да из каких-то писем, неизвестно каким путем попавших в руки следствия; что частные письма вообще не материал для уголовного преследования; что мы выступали на том процессе, который реально имел место, а не на том, который существовал в воображении каких-то режиссеров[182].

На это же, созданное самим КГБ, противоречие прямо указывал 23 мая 1964 года в письме генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко поэт и советский функционер (кандидат в члены ЦК КПСС) А. А. Сурков:

Подозревая, очевидно, Бродского в антисоветчине и контр-революционном поведении, инициаторы процесса, вместо того, чтобы прямо назвать ст. 58 УК[183], неумно, в нарушение всех норм судопроизводства, учинили комедию суда над тунеядцем <…> Может быть соответствующие органы располагают материалами о его антисоветской деятельности, которые не фигурировали на суде, и его надо судить и карать, как человека, подрывающего устои советского строя.

Но к чему же, вместо того, чтобы судить его по существу его поступков, придумывать жалкую, неубедительную комедию суда над тунеядцем <…> Пусть его осудят как контр-революционера, если он контр-революционер, а не подрывают авторитет советского суда неумелыми и жалкими инсценировками, разыгранными плохими актерами в ущерб авторитету советского правосудия[184].

Внушительный набор нестыковок, ошибок, подлогов, несуразностей и неубедительных мотивировок в публичной репрезентации и в ходе самого процесса Бродского (вкупе с сознательным сокрытием роли КГБ[185]) на первом этапе развития дела создавал у современников – при полном понимании ими политического и «заказного» характера дела – ошибочное представление о том, что инициаторами преследования поэта являются не государство в лице органов госбезопасности, а «низовые» активисты и/или лично задетые Бродским персонажи литературной сцены. Так, Л. К. Чуковская 31 марта 1964 года писала ленинградскому адвокату Я. С. Киселеву:

Тунеядство – предлог. Дело политическое, раздутое и выдуманное на основе Дневника 1956 года двумя негодяями формации 37 г. – Лернером и Медведевым. Они очень энергично топят поэта, при содействии [ответственного секретаря Ленинградского отделения СП РСФСР А. А.] Прокофьева, который его ненавидит за эпиграмму[186].

Общее впечатление достаточно широкого круга ленинградской и московской интеллигенции от стилистики преследования Бродского и от факта применения к нему указа от 4 мая 1961 года сформулировано Я. А. Гординым: «они, казалось нам, перехватили даже по тогдашним меркам»[187].

В этой ситуации поведение руководства ЛО СП РСФСР, ставшего фактически инструментом в руках КГБ в операции по изоляции Бродского[188], и те методы, которыми эта операция осуществлялась, вызвали открытое возмущение многих ленинградских писателей, выразившееся в индивидуальных и коллективных письмах протеста. Письмо в Комиссию СП по работе с молодыми авторами с протестом против «подлога и лжесвидетельства», допущенного секретарем комиссии Е. В. Воеводиным в деле Бродского, подписали в марте 1964 года сорок семь ленинградских писателей. Как справедливо отмечает Я. А. Гордин,

этим письмом было начато движение «подписантов» – людей, подписывающих коллективные петиции в защиту жертв незаконных процессов: Синявского – Даниэля, Гинзбурга – Галанскова и других, – захватившее к концу шестидесятых годов не одну тысячу интеллигентов и затем разгромленное[189].

Эта беспрецедентная для советского общества протестная реакция стала следствием допущенной КГБ ошибки: «реализуя» дело оперативной разработки на Бродского в 1964 году, госбезопасность не учла его сильно возросшую по сравнению с началом 1962 года (когда дело было открыто) известность в писательских кругах[190], упрочившиеся литературные связи и реальный объем профессиональной работы в качестве публикуемого автора детских стихов и переводов[191]. Инерционно выбранный КГБ весной 1962 года (и прямо зафиксированный в справке П. П. Волкова от 11 июля) сценарий изоляции через указ от 4 мая 1961 года в этих условиях уже не работал.

Энергичная общественная кампания в защиту Бродского началась сразу после публикации фельетона в «Вечернем Ленинграде» и многократно усилилась после его ареста. Это привело к тому, что уже в конце февраля 1964 года (до формального осуждения Бродского) действия ленинградского КГБ стали предметом внимания московских контролирующих инстанций – прежде всего, в лице заведующего Отделом административных органов ЦК Н. Р. Миронова.

Однако вплоть до октября 1964 года никакие усилия как-то повлиять на ход процесса или на последующую судьбу сосланного Бродского успеха не имели. Все попытки симпатизировавших Бродскому людей, среди которых были и статусные деятели советской культуры, апеллировать к представителям высшего партийного эшелона в надежде убедить их в несправедливости предъявленных Бродскому обвинений и в предвзятости суда наталкивались на эффективно обработанную «закрытой» информацией, полученной из КГБ, почву. Ленинградским чекистам удалось на основе материалов допросов Бродского в январе 1962 года и изъятого тогда же у него дневника создать для партийного руководства образ опасного антисоветского элемента. Так, 12 марта 1964 года (накануне суда, приговорившего Бродского к пяти годам высылки) К. И. Чуковский, говоривший по телефону о преследовании поэта с упомянутым Н. Р. Мироновым, услышал в ответ:

Вы не