Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

Аналогичной (вплоть до деталей) тактики придерживался КГБ и в деле Бродского: 14 мая 1964 года состоялась встреча ленинградских писателей («общее собрание с молодежью»[160]) с представителями областного Управления КГБ, на которой Шумилов делал доклад, касавшийся преследования Бродского и, очевидно, призванный снизить градус непредвиденного чекистами общественного волнения, вызванного этим делом[161].

Представляется, что подлинная причина, по которой дело Бродского в начале 1964 года было доведено чекистами до суда (правомерность которого и призвана подтвердить перед партийным начальством справка Шумилова, составленная по запросу курировавшего силовые структуры Отдела административных органов ЦК КПСС), лежит в бюрократической плоскости.

Согласно внутренним инструкциям КГБ по оперативному учету, «срок ведения дел оперативной разработки по окраскам „измена Родине“ (в форме бегства за границу)» – а именно такое дело (ДОР) было, очевидно, заведено на Бродского весной 1962 года после ставшей известной чекистам (и, несомненно, впечатлившей их) истории с самолетом в Самарканде – не должен был превышать двух лет[162]. Просто прекратить дело оперативного наблюдения означало для КГБ признать необоснованность его заведения. Практика прекращения необоснованно заведенных ДОР в эти годы всерьез беспокоила Москву и вызвала осенью 1964 года специальный приказ председателя КГБ СССР В. Е. Семичастного, где отмечалось:

Нередко дела агентурной разработки заводятся на основании лишь субъективных предположений оперативных сотрудников о возможной причастности отдельных советских граждан к шпионской и иной враждебной деятельности без наличия достоверных данных о проводимой ими подрывной работе. По этой причине во многих местных органах КГБ возникает и прекращается значительное количество бесперспективных дел.

Такая порочная практика отвлекает оперативные силы и средства от борьбы с действительными врагами, объективно ущемляет права отдельных советских граждан, и тем самым наносит ущерб делу обеспечения государственной безопасности[163].

Нежелание подвергнуться критике вышестоящего (московского) начальства[164], а также внутренняя уверенность ленинградских чекистов (не лишенная, заметим, веских оснований) во враждебности Бродского советскому политическому строю требовали результативной «реализации» дела в установленный инструкцией срок. Он истекал весной 1964 года.

В ноябре 1963-го публикацией в газете «Вечерний Ленинград» фельетона «Окололитературный трутень» ленинградский КГБ приступил к завершению «дела Бродского» по заранее, летом 1962 года, разработанному упомянутым Н. Грудининой в письме генпрокурору Руденко заместителем начальника 2-го отдела ленинградского КГБ полковником П. П. Волковым сценарию.

Глава III. Суд по указу

1

Подписанный тремя авторами – А. Иониным, Я. Лернером и М. Медведевым – фельетон «Окололитературный трутень» вышел в газете «Вечерний Ленинград» 29 ноября 1963 года[165]. Публикация такого рода «обличительных» материалов, якобы отражающих точку зрения «советской общественности», а на деле изготовленных по заданию и под контролем КГБ СССР и зачастую предваряющих решение суда, была обязательной частью установившегося к началу 1960-х годов ритуала осуждения чуждых и/или враждебных советской власти членов социума – как мы помним, аналогичный фельетон был опубликован в ленинградской прессе и перед судом над Уманским и Шахматовым в мае 1962 года[166]. Оба они упоминались и в фельетоне, посвященном Бродскому. В целом текст выглядел продолжением начатой весной 1962 года кампании по преследованию членов кружка Уманского, одним из которых был Бродский. Авторы не скрывали своего знакомства с материалами следствия по делу Уманского – Шахматова, доступ к которым – это не заявлялось в тексте прямо, но следовало из него со всей очевидностью – был получен ими в КГБ СССР. Именно предоставленные КГБ материалы стали смысловым центром фельетона, его «главным», по определению авторов, содержанием. При этом характерно, что если при публикации статьи о кружке Уманского весной 1962 года КГБ счел нецелесообразным обнародовать информацию об инциденте с несостоявшимся угоном самолета в Самарканде в январе 1961 года, то сейчас этот эпизод, подробно изложенный на основании показаний Шахматова и Бродского, становится основным пунктом обвинений против поэта. В полном соответствии с установками и со стилистикой цитировавшейся выше справки КГБ о Бродском эпизод этот квалифицируется в газете как «план измены Родине». Собственно «литературная» часть фельетона, сводящаяся к обвинениям Бродского в том, что он является «кустарем-одиночкой» и не желает иметь ничего общего с советскими писательскими институциями («колхозами», если продолжать взятую на вооружение авторами фельетона метафору), выглядит своего рода «приправой» к основанному на изложении допросов рассказу о «планах предательства».

Такая расстановка акцентов в фельетоне не прихоть авторов, а, разумеется, отражение позиции «заказчика» – ленинградского КГБ. Годом позднее, в 1964-м, в беседе с проверяющим сотрудником прокуратуры из Москвы, полковник Шумилов признается: «Фельетон в „Вечернем Ленинграде“ написан по нашим материалам, по нашей инициативе. Наш сотрудник давал материалы Лернеру»[167]. Сам Лернер (в конце 1980-х годов) уже не скрывая транслировал тогдашнюю позицию КГБ: «Бродский вел себя в те годы антисоветски, вот его и судили за это, а не за стихи»[168]. С точки зрения органов госбезопасности основной мотивировкой преследования Бродского служил именно самаркандский эпизод. Однако «превентивный» характер этого преследования – в отсутствие самого факта преступления – являлся слабым звеном в выстроенной КГБ схеме изоляции Бродского и ее публичной репрезентации. Как заметил в посланном в «Литературную газету» в декабре 1963 года письме ленинградский прозаик Игорь Ефимов,

если соответствующие органы, осведомленные более подробно, чем авторы статьи, о причастности Бродского к делу Шахматова, не сочли нужным привлечь его к ответственности, то верхом самоуверенности можно назвать такие писания, в которых работа этих органов как бы ставится под сомнение[169].

Как мы увидим далее, в сочетании с избранным П. П. Волковым способом «нейтрализации» Бродского – «реализации» его дела через указ 4 мая 1961 года о «тунеядцах» – именно это обстоятельство определило итоговую неудачу всего замысла КГБ и досрочное освобождение Бродского.

2

В специальной работе, посвященной социополитическим контекстам принятия указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 4 мая 1961 года «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни», Шейла Фицпатрик утверждает, что основной мишенью указа, по замыслу готовившей его специальной комиссии ЦК КПСС под руководством Д. С. Полянского, были беспокоившие советских идеологов все более интенсивные проявления теневой экономики:

Нищие, бродяги и проститутки (которые в раннем советском законодательстве преимущественно связывались с понятием «паразитов общества». – Г. М.) полностью отошли на второй план, о них практически забыли. Важными были лишь процессы, происходящие в рамках «теневой экономики», посредством которой советские граждане получали «нетрудовой доход» – вместо обычной зарплаты и жалованья или как прибавку к ним[170].

Однако по ходу разработки указа и работы комиссии Полянского к экономическому аспекту прибавился (в силу реализации ведомственных интересов – и прежде всего интересов КГБ, принимавшего участие в подготовке будущего закона) аспект идеологический. Так, председатель КГБ СССР