Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин

⁂

Не только надежда на везение и «чары», но очень, очень холодный, очень трезвый расчет и смелость: требовалось грубо нарушить правила приличий, подгадать момент и ударить, blitzschnell und eiskalt; ошеломить; терять — нечего, директорство утрачено, пост президента никуда не мог деться, зато можно выиграть лё гран-финал («ИА возвращает импрессионистов в Пушкинский») — и, возможно, остановить неизбежное — вновь, несмотря на все подписанные документы, поднять вопрос о своей дееспособности: я могу и дальше добиваться всего, чего угодно, меня надо оставить директором; вчера было рано, завтра будет поздно, значит — прямо сейчас; классическое «искусство восстания». Все это привело к тому, что ИА, «раскуражировав» саму себя, инициировала скандал: и это не был поступок камикадзе, намеренного совершить публичное самоубийство — или даже хлопнуть напоследок дверью погромче, «назло-всем».

По сути, 25 апреля 2013 года мы увидели спектакль, в котором и ИА — «выдающаяся актриса», и Путин, тоже не из последних, — оба играют в прямом эфире заранее подготовленные роли. Все участники спектакля (кроме, видимо, МБП) обманывали — или друг друга, или публику. Путин — будто бы ничего не знал; конечно, ИА так или иначе предупредила организаторов (АП), о чем заговорит, — а Путин, разыграв недоумение, «собрался и выдал». ИА — будто не знала, дадут ли ей вообще слово, что ее интересует исключительно восстановление ГМНЗИ, а не увеличение фондов Пушкинского, и что она выступает исключительно от себя, притом что у нее были союзники и лоббисты. Волновалась, наверняка; но то был не экспромт, а интрига, и интрига выстроенная, спланированная. «Союзники» ИА (предположительно К. Эрнст; предположительно П. Авен — делавшие вид, будто готовы ставить на Пушкинский, хотя, по мнению посторонних наблюдателей, на самом деле ему/им, видимо, нужно было выбить Щукина и Морозова из Эрмитажа, чтобы организовать некий подконтрольный им музей — в котором, кроме принадлежащих ему/им коллекций, будут Щукин и Морозов) — обманывали ИА, будто обо всем договорились.

Артисты.

Вопрос о том, что именно сломало планы — или, точнее, перечеркнуло надежды — ИА, остается открытым. Возможно, организованный в Петербурге общественный протест. Возможно, «предательство» ее контакта в АП: который спровоцировал ее на этот жест — и таким образом обеспечил предлог: теперь «великую Антонову» можно было уволить «за дело». А возможно, общая неповоротливость, помноженная на незаинтересованность бюрократического аппарата: проще было не делать ничего, чем делать так, как сказала ИА, — притом что в любом случае, учитывая, что ИА не шла ни на какие финансовые сделки и «благодарить» бы не стала, — выиграть для себя можно было немного. И вот эту ленивую лошадь поднять с пола оказалось непосильно даже для ИА с ее «силами необъятными» — сколько ни лупила она ее своим кнутом.

Так или иначе, «путч» провалился, и ни одной из своих целей ИА не достигла; но она по крайней мере попыталась устроить штурм лестницы, ведущей на самые верхние этажи, где ей всегда очень хотелось побывать.

⁂

Мотив восхождения по лестнице[745] пронизывает собой всю «антониану»: пожалуй, список покоренных героиней лестниц тоже мог бы стать структурной основой для ее биографии. Разумеется, главная — музейная Розовая, по которой она, в один голос рассказывают десятки мемуаристов, взбегала, оставляя далеко позади даже самых юных коллег — и в 70, и в 80, и в 90 лет. В Пушкинском странным образом никогда и нигде не было лифтов — возможно, директору с ее феноменальной выносливостью и работоспособностью просто не приходило в голову, что можно было перемещаться как-то еще, кроме как на собственных ногах. Она оставляла позади тех, кто пытался взбираться в ее компании на Великую китайскую стену, на римские холмы[746] и каприйские скалы.

Собственно, название биографического фильма «Одиночество на вершине» — реализация все той же метафоры: подразумевается, опять же, способность ИА, игнорируя стандартные возрастные ограничения, двигаться быстрее и выносливее, чем кто-либо еще. Все давно лежат на обочине или шаркают, корчась от колотья в боку, — она не останавливается: вверх, вверх, вверх. Похоже, у нее под кожей были мускулы микеланджеловских сивилл — образовавшиеся не от спортивных упражнений, а от тяжелой повседневной работы.

Обратной стороной приписываемой ИА гордыни было не только ее трудолюбие (или даже трудоголизм), но «невероятное», «фантастическое» физическое здоровье[747] (не позволявшее, по мнению сотрудников, принимать в расчет их собственные недомогания — она «просто не понимала, что это»); в Музее ходят легенды, что «Антонова ничем никогда не лечилась» и чуть ли не до последнего года жизни не принимала никаких лекарств. До самых последних месяцев ее жизни внешность ИА совершенно не соответствовала известному иконографическому типу «мать Рембрандта» — доживающая свой век старушка. «Всегда не соответствовала своему возрасту»[748]. «Какие там семьдесят — была просто "конь", абсолютно молодая женщина. Ну, немного седины, но по энергии, напору — 50 или меньше». Н. Н. Ковалдина, выпускница первого набора Клуба юных искусствоведов и сотрудница музея с 1960-х годов, рассказывает о своей коллеге, ровеснице Антоновой, Алле Сергеевне Стельмах: «Алла Сергеевна идет после занятия с детьми по залу, буквально бредет, потому что ноги болят. И вдруг кто-то сзади резвенько — топ-топ-топ-топ. С ней поравнялась Антонова и говорит: "Так по музею не ходят!" Алла Сергеевна обиделась — она же не нарочно»[749].

«Легкая на подъем», как верно заметила газета «Культура» в тексте «Госпожа "Музей", опубликованном к 80-летию, «бесконечно элегантная дама в строгом костюме», ИА знала, что ее физиологическое превосходство — не факультативное преимущество, но базовое свойство хорошего директора Музея. В этой связи характерна история про одну «перспективную» сотрудницу, которая однажды прилетела вместе с ИА из Японии — при этом ИА сразу же, забросив только домой чемодан, явилась в музей, тогда как та, резонно решив, что день прилета входит в командировку, осталась дома, — и ИА, узнав об этом, покачав головой, отчеканила с торжествующим сарказмом леонидзоринской Маргарит-Паллны: «Нет, не быть ей директором». (В самом деле присущий ИА спортивный дух особенно контрастировал с расслабленностью среднестатистических музейных работниц, которым — отметая в сторону слухи, будто они много времени проводят за чаем и тортиками, — видимо в силу самой своей профессии, свойственна известная вальяжность или даже анемичность; меж тем идеальный сотрудник воображаемого Музея ИА — тот, кто всерьез планирует встретить на рабочем месте свое столетие.)

Физиологическая уникальность ИА — важнейший фактор для понимания ее поведения в «поздний» период, когда она последовательно давит в зародыше любые попытки своих «молодых» заместителей претендовать на директорское кресло в ее присутствии. Это дьявольская уверенность в своих силах[750] (раз ей кто-то так подыгрывает, то она все делает правильно) окрыляет ее — и