Просроченный долг - Йожеф Лендел

Когда допрос повторялся, повторялось и все остальное. Если старику удавалось дотянуться до пепельницы и в ней что-то было, он снова приносил окурки.

Но подарок уже не встречали изумленной тишиной. Находились такие нахалы, которые залезали в нагрудный карман, когда вели старика к койке. И если карман был пуст, то сердито ворчали. А если добыча была, то наступала не благоговейная тишина, а шумная и отчаянная ссора, и ее с трудом унимал надзиратель, который подходил на шум к двери и сердито стучал по ней ключом. Когда речь шла о куреве, даже карцер не страшен. Темно? Приятное разнообразие после постоянно горящего света. Холодно? Хорошо после вечной жары. Сырость? Вот это уже нехорошо. Но воспаление легких, может, не так уж плохо. Кончится или смертью, или улучшенным питанием в лазарете. Но, казалось, и надзиратели понимали это, они не вмешивались, никогда не переступали порога камеры. Правда, играла роль и извечная черта всех охранников: они преувеличивают решимость заключенных.

Но заключенный, как бы то ни было, все же надеется. Каждый оставляет крошечную как мышиная норка лазейку в плотной стене отчаяния. Даже специалист по исчислению вероятностей.

— Может быть, все еще обернется к лучшему, — тихо сказал он однажды, снова сидя рядом с профессором на краешке кровати. — Может, они опомнятся. Может, наверху все станет известно… Ведь ничто не может выйти за собственные пределы. Даже бессмыслица.

— Конечно, конечно, — отвечал старик, который все меньше нуждался в утешении…

И в последний день марта, когда на улице уже чувствовалась весна с ее запахом талого снега, а в камере стало еще жарче от испарений человеческих тел, снова вызвали Андриана на букву «А», который еще каких-нибудь два месяца тому назад был профессором физики.

— Дед, смотри там, — прошептал матрос, который и сам был болен. — Сам знаешь…

Но в этот день он не вернулся.

Этому никто не удивился.

Не вернулся он и на другой день. И это тоже не было непривычным.

На третий день стали гадать, что с ним случилось. Матрос считал, что он умер.

На четвертый день специалист по исчислению вероятностей сказал матросу:

— Боюсь, ты прав. Но может быть, его просто перевели в другую камеру. Это даже более вероятно…

— Может, и так, — согласился матрос.

Никто никогда больше не видал старого профессора. Нельзя ручаться даже, что он умер. А Земля и небесные тела продолжали следовать законам науки и не сошли со своих орбит.

УРКА И ФРАЕР

Урка, уркач — на блатном жаргоне означает профессиональный вор и уголовник. Антипод урки на международном жаргоне — фраер, человек, живущий своим трудом, не преступающий закон, простофиля. Первоначальный смысл слова «урка» — умный, а «фраер» — свободный. Фраер не знает, что он фраер. Однако урки не изменили это название даже тогда, когда не тысячи, а сотни тысяч, миллионы «свободных» в разных концах света оказались в тюрьмах.

Отчего же такое особенное название? Пусть объяснением послужит этот краткий, скорее естественнонаучный, нежели литературный очерк, который, пожалуй, был бы уместен в дополнительном томе Брема.

Вновь прибывший этап впервые столкнулся с урками на «пересылке». Фраера даже не успели разместиться в фанерных бараках без окон, как вокруг них ястребами уже закружили урки. Быстро полегчал карман-другой. Свесившиеся с верхних нар руки подняли с голов несколько шляп, когда толпа только ввалилась в барак.

Один из фраеров, который прибыл из тюрьмы, отягощенный всяким багажом: два увесистых чемодана и вещмешок, — вошел в лагерь среди последних. Во дворе он встретился с выбегающими из барака и уже дочиста обобранными людьми. Он еще не понял, что произошло. Ослепнув от солнечного света, с порога заглянул в темный барак. Слышался шум потасовки, крики. Фраер со всеми своими пожитками повернул назад. Отыскал себе место на дворе, вблизи сколоченной из бревен сторожевой вышки, на свежей траве, еще не вытоптанной весенними этапами. День он провел, сидя на куче, сложенной из своего добра: двух чемоданов и вещмешка. Даже за едой на кухню не пошел.

Был ласковый, теплый, солнечный конец мая. Лишь на закате похолодало. Тогда Фраер достал из своего огромного мешка теплую шубу — он, очевидно, был намерен провести ночь на улице.

Урка из двери барака наблюдал, как Фраер натягивает на себя шубу, как мастерит из двух чемоданов ложе, как тщательно застегивает шубу на все пуговицы и как укладывается на два чемодана и делает под голову подушку из вещевого мешка, объемистого даже без шубы.

В бараке темнота, толкотня, суета. Как в трамвае, когда после короткого замыкания гаснет свет. На улице свежий воздух, и самое главное — поэтому Фраер и выбрал это место — на противоположной стороне двойного проволочного заграждения, но все же почти прямо у него над головой, на сколоченной из обтесанных бревен высокой смотровой вышке, одной из восьми вышек, окружающих лагерь, стоит охранник. Он неотрывно смотрит за тем, что творится внутри ограждения, а главное — следит, чтобы между двумя рядами проволоки, на «ничейной земле», ничего не случилось. Близость охранника успокоила Фраера.

В конце мая дни длинные. Было еще светло, когда Фраер уснул. Уставший от изнурительного, длившегося, быть может, не один месяц этапа, от вагонной жары, зловония, духоты, человек — не удивительно, что на свежем, пряном от запаха травы воздухе он сразу погрузился в глубокий омут сна.

Облака еще краснели от отраженного света заходящего солнца, но прожектора на сторожевой вышке уже начали шарить по лагерю и проволочному заграждению. Еще не дали отбой, когда низкорослый, тощий Урка с зеленоватым цветом лица — неспешно, как бы прогуливаясь, — подошел к спящему Фраеру. Осмотрелся, потом прилег на край узкого ложа из чемоданов.

Возле крупного Фраера места было мало. Одной ногой Урка упирался в землю. Но Фраера не теснил. Он лежал, тонкий, как лезвие бритвы, подле пышного вроде булки Фраера, который в своей шубе казался еще дороднее. Около получаса он лежал неподвижно, прижавшись к спящему. Нож и каравай, хищник и жертва грели друг друга своими телами.

Когда они так, в буквальном смысле слова, пригрелись, Урка пошевелился. Легкой, нервной рукой он ощупывал Фраера, пока не нащупал под спящим человеком в правом кармане брюк портмоне.

Фраер наверняка знал, что всегда спит на правом боку, поэтому положил свои ценности в правый карман брюк. Для Урки это была