В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
И дальше: «Требуется дать полномочия Реуту, командующему Закавказской группой войск, действовать в случае необходимости самостоятельно. Стратегические интересы Грузии и России совпадают, народ будет приветствовать приход российских солдат. О сроках пребывания ваших войск можем договориться. Поти в руках Гамсахурдия не оставим, без порта мы просто задохнемся. Хорошо бы Россия поставила военный корабль на рейд в Поти. Грузия на грани полной катастрофы, но с помощью России положение еще можно спасти».
Почувствовали у грузин страшное переживание по поводу потери Сухуми, российского «предательства» (Шойгу открытым текстом мне сказал, что не обошлось без участия наших военных). Жаловались на тех своих деятелей, которые перешли на сторону Гамсахурдия, говорили, что отказывались от нашей помощи, потому что ждали, что вот-вот придет подмога, а она так и не пришла. Шепотом рассказывали, будто одного из своих оппонентов Звиад повесил.
Гамсахурдия живо напомнил того русского князя, который звал татар для того, чтобы справиться с другим русским князем. Имелся радиоперехват: Гамсахурдия поздравлял Ардзинбу с победой и жалел, единственное, о том, что из Сухуми Шеварднадзе выпустили живым. Взяв Поти, Гамсахурдия мог развивать наступление на Кутаиси, а потом на Тбилиси, в этом случае правительство было бы обречено. Специфика времени хаоса и безвластия: хорошо организованные головорезы могут сравнительно небольшими силами добиться серьезных результатов. (Историки считают, что в октябре 1917 г., когда большевики брали власть, и в июле 1918-го, когда она висела на волоске, «исход противостояния решался тем, на чьей стороне окажутся всего несколько тысяч солдат»[140].) Мы, все три эмиссара, пришли к единому выводу: выбор у нас между Шеварднадзе и Гамсахурдия. Так потом и написали в записке Черномырдину.
Все это время я бился над дилеммой: без российской помощи верх возьмет Гамсахурдия, но оказать такую помощь крайне затруднительно. И дело не только в сопротивлении военных. Речь идет о вмешательстве в гражданскую войну, а наши внутренние дела и без того крайне обострены и болезненны. Поговорил с Федором Михайловичем Реутом. Его закавказская группировка не так велика по численности, но оружия у нее столько, что если оно попадет в руки Гамсахурдия, то беда. Особенно острый вопрос, как быть с боеприпасами.
Спросил его, как осуществляется снабжение из России. Отвечает: по железной дороге, которая идет от побережья вглубь Грузии и дальше наАзербайджан и Армению. И возникла элементарная мысль: первым делом надо брать под контроль железную дорогу. Это вполне можно подать не как военную, а как гуманитарную акцию. От дороги зависит снабжение не только наших войск, но и Тбилиси, где муки осталось на два дня, и других регионов. «Оседлав» железную дорогу, мы оказываем помощь Шеварднадзе против Гамсахурдии, но внешне не становимся на ту или иную сторону в гражданской войне в Грузии. Совсем хорошо, если удастся подтянуть к нашим действиям Армению и Азербайджан.
Когда закончились переговоры в широком составе, Шеварднадзе попросил, чтобы я остался. «Продал» ему идею контроля над железной дорогой. Он быстро понял смысл этой задумки (в 1992-м грузины вошли в Абхазию под аналогичным предлогом!), обговорили, что он выступит с просьбой взять дорогу под российский контроль исходя из гуманитарных соображений. Посоветовал ему еще, чтобы была одновременно какая-то политическая игра, и он действительно на следующий же день объявил о предстоящих выборах, правда, осенью следующего года. Убедил его не ставить, как он это делал на переговорах с нами, вопрос о том, чтобы Россия отвоевывала для него Сухуми и Гудауту. Полностью исключено, чтобы Россия воевала с абхазами ради грузин.
Шеварднадзе написал послание Ельцину, которое старый друг Степанов-Мамаладзе мне показал, мы его слегка отредактировали (Темо, как всегда, блеснул эрудицией, приведя слова Сергея Витте, выдающегося русского деятеля начала ХХ в., который говорил, что смута в России означает смуту и на Кавказе; и наоборот, добавил я). Помечу для характеристики местных нравов, что Чикваидзе в разговоре со мной катил бочку на «Эдика»: мол, он растерялся, я бы все сам сделал, он с Ардзинба контактов не имел, а я имею, могли бы договориться и спасти Сухуми.
Лучше мне стали понятны метания Шеварднадзе, привыкшего мирно разруливать противоречия. Его место за столом дипломатических переговоров, а не в окопах.
Так или иначе, свою миссию мы выполнили, пора в Москву. И тут-то нам сообщают, что в столице буза, прорвано оцепление вокруг Белого дома, вооруженные люди взяли мэрию, штурмуют Останкино, милиция и армия переходят на сторону Руцкого. Думал, поездка в Грузию будет рискованной, а опасные вещи происходят на родине. Хорошо еще, что среди журналистов, которые все пытали, каков будет наш комментарий, оказалась старая моя знакомая, она успокоила взглядами и жестами: все преувеличено. Тем не менее возвращались мы в Москву с тяжелым чувством.
Четырехсторонняя встреча в Москве. В темном Внуково-2 нас встретили, и я сразу поехал на Смоленскую-Сенную; Козырев в Нью-Йорке, стало быть, я на команде. Здание МИДа функционировало в обычном режиме, охраны никакой, не считая нескольких милиционеров, более обученных проверять документы на входе, чем чему-то другому. Если бы вздумалось кому-то в Белом доме захватить МИД, помех бы не встретили. Полночи провел в министерстве, пытаясь поправить дела с охраной и диктуя указания послам дружественных стран о поддержке Ельцина. Весь следующий день тоже провел в МИДе. Посмотрели мы в прямом эфире по CNN огонь по Белому дому, а затем и разгром его, кончившийся жалким зрелищем сдачи Хасбулатова и Руцкого.
Прилетел из Нью-Йорка министр. (О напряженной обстановке в Москве, которая издали должна была казаться еще более опасной, говорит такая деталь: из самолета Козырев не вышел, сначала выскочила его охрана, проверила что к чему, и это на правительственном аэродроме.) Свой подход к грузинским делам он обозначил так: Грузии действительно надо помочь, иначе мы ее надолго потеряем, надо эту Чечню остановить. С Ардзинбы не снимать санкций, пусть приползет на коленях, признает свою ошибку и, может быть, удастся повернуть дело
