Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Письмо Х. Г. Раковского Ф. Э. Дзержинскому о предложении бывших эсеров совершить теракт в отношении Бориса Савинкова, с резолюцией Дзержинского: «Такие авантюры нам не нужны». Не позднее 18 января 1921 г. [РГАСПИ]

Некоторые сотрудники ОГПУ под прикрытием даже выезжали за границу, внушая окружению Савинкова уверенность в существовании серьёзной организации и желании видеть именно его своим руководителем. Разработчики и исполнители операции, конечно, прекрасно понимали, что обмануть такого опытного и талантливого конспиратора, каким был Борис Викторович, крайне трудно. Но расчёт строился и на том, что этот дерзкий, азартный, поверивший в свою неизменную удачу человек ныне не находит себе применения, соскучился по делу, достойному его масштаба и славы. И эти предположения оказались верны. Он всё же «клюнул», перешёл границу Польши с Белоруссией.

Ответное письмо Ф. Э. Дзержинского Раковскому с осуждением предложений убийства Б. В. Савинкова. 19 января 1921 г.

[РГАСПИ]

Как давно Феликс хотел взглянуть в глаза этому человеку, которого часто именовали «гением террора», который отчаянно боролся с самодержавием, а затем и с советской властью, помогал и Керенскому, и Корнилову, и Краснову, и Пилсудскому, общался с Черчиллем, Ллойд Джорджем, Муссолини. Все последние годы руководитель «Союза защиты родины и свободы» своими авантюрами чрезвычайно беспокоил и уже не раз переигрывал чекистов.

Но когда Савинкова ввели в кабинет, Дзержинский даже не сразу узнал его – заметно погрузнел, осунулся, будто вместе с обильной шевелюрой, со сбритыми некогда лихо и франтовато вздернутыми усиками лишился присущего ему лоска, артистизма и темперамента. Хотя и Феликс тоже, видя своё нынешнее отображение в зеркале, не мог претендовать на былую стройность.

Однако, и это Феликс заметил сразу, в глазах вошедшего, тоже несколько потухших и выцветших, – ни страха, ни растерянности, ни беспокойства. Дзержинскому доложили, что, когда «гражданина Степанова», таков был его фальшивый паспорт, пришли брать на квартире в Минске, он обедал вместе с приехавшими с ним гражданской женой Любовью Деренталь и её бывшим мужем Александром. Увидев кожанки и револьверы, Савинков будто даже не удивился, а лишь попросил дать возможность окончить трапезу.

Феликс умел и ненавидеть, и уважать достойного противника. К тому же они были практически ровесниками, детство и юность провели в Царстве Польском, и в революцию пошли приблизительно в одни годы, и в тюрьме сиживали, и приговоры суровые получали и места ссылки, а потом и эмиграции обживали одни и те же. Та же Вологда, тот же Базель… И не попади Борис, тогда ещё социал-демократ, в Вологде под влияние небезызвестной Екатерины Брешко-Брешковской, трудно сказать, как сложилась бы его судьба. А «бабушка русской революции», как её называл Керенский, с удивительной лёгкостью распоряжалась молодыми жизнями. В результате он принял Февраль, но стал ярым врагом Октября и большевиков, которые, между прочим, вот только что именем его младшего товарища, эсера-террориста Ивана Каляева, улицу в Москве назвали…

Безусловно, операция готовилась тщательно, в ней приняло участие много людей – и чекистов, и прежних сторонников Савинкова. И всё-таки Феликс не мог удержаться от вопроса, как же такой чуткий и опытный конспиратор смог-таки довериться и попасться.

– Всё просто, – пожал плечами арестованный. – Если бы я даже наверное знал, что меня ожидает, я бы все равно поехал. Не мог не поехать. Не простил бы себе, если б не поехал… Не мог уже дольше жить за границей. Не мог, потому что днем и ночью тосковал по России. Не мог, потому что в глубине души изверился не только в возможности, но и в правоте борьбы… А жить без смысла я как-то не привык.

Он говорил это будто самому себе, направив взор куда-то в стену, затем вздохнул и взглянул на Дзержинского, чтобы понять, есть ли смысл продолжать. И, убедившись, снова стал говорить, неторопливо и взвешенно, подчеркивая каждую фразу.

– Всю жизнь я работал только для народа и во имя его. Это не высокие слова… Я имею право прибавить, что никогда и ни при каких обстоятельствах не защищал интересов буржуазии и не преследовал личных целей. Я любил Россию, был глубоко предан русскому трудовому народу… Да, конечно, мог ошибаться, но действовал всегда по совести и крайнему разумению. Был революционером и демократом, таким и остался. Поэтому и хотел сам убедиться: если организация действительно существует, причем черпая силы от крестьян и рабочих, то я должен был прийти ей на помощь. Просто потому, что я русский…

Допрашивавшие Савинкова ранее начальник контр-разведовательного отдела Артузов и Вацлав Менжинский, пожалуй, не ошиблись – с ним можно и нужно работать. Он не трус, не демагог и не пустозвон. Ему стоит поверить. Конечно, нужно время, нужен большой открытый показательный судебный процесс, и приговор нужен тоже показательный. Но не высшая мера. Он слишком ценен. Ценен именно живым, таким же активным, каким его знают во всей Европе. Надо дать ему возможность посмотреть на сегодняшнюю страну, почитать газеты, книги, даже документы, поговорить, поспорить. Надо дать ему понять, что ещё есть шанс повернуть свою судьбу. Он – человек амбициозный, человек дела и не может не воспользоваться этим.

Процесс состоялся. Шёл два дня. Председательствовал бывший заместитель Артузова Василий Ульрих. От ОГПУ в зале заседаний Военной коллегии Верховного суда неприметно присутствовал Менжинский. Савинков прямо на глазах иностранной прессы признал свою вину и подробно ответил на все вопросы, особо подчеркнув, что теперь понял: «Коммунисты – не захватчики власти, они – власть, признанная русским народом. Русский народ поддержал их в гражданской войне, – поддержал их в борьбе против нас».

Определение суда было, как и ожидалось, суровым – «по совокупности – расстрелять с конфискацией всего имущества».

Но следом Ульрих произнес самое главное: «Принимая, однако, во внимание, что Савинков признал на суде всю свою политическую деятельность с момента октябрьского переворота ошибкой и заблуждением, приведшим его к ряду преступных и изменнических действий против трудовых масс СССР, принимая далее во внимание проявленное Савинковым полное отречение и от целей, и от методов контрреволюционного и антисоветского движения, его разоблачения интервенционистов и вдохновителей террористических актов против деятелей Советской власти и признание им полного краха всех попыток свержения Советской власти, принимая далее во внимание заявление Савинкова о его готовности загладить свои преступления перед трудящимися массами искренней и честной работой на службе трудовым массам СССР, Верховный Суд постановил ходатайствовать перед президиумом Центрального Исполнительного Комитета СССР о смягчении настоящего приговора».

Дзержинский сразу убеждал Политбюро в необходимости возможно минимального срока наказания, подтверждая искренность раскаяния подсудимого, его горячее желание искупить