Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Без определенного бюрократического аппарата, который работал бы с точностью часового механизма, управлять нельзя. ВСНХ должен быть таким точным аппаратом. Он должен быть укреплен и усилен, но вместе с тем то, что создает жизнь, не есть аппарат. Жизнь создает мысль и волю. Жизнь и силу создает коммунистическая воля, воля советская, и осознание той задачи, которая перед нами стоит. Вот почему не может быть никакого аппарата без этой мысли, без этой инициативы, без этой силы воли работника…
Для того чтобы наш центральный аппарат действовал с точностью часового механизма, места должны иметь право возвышать голос и возражать, если они находят, что работа идёт не так, как следует, и если вместо организации вносится дезорганизация; нельзя так слепо думать, что всё, что идёт из центра, хорошо.
Феликс постарался коснуться самого наболевшего – недостатка кредитов в условиях проводимой денежной реформы, низкой производительности труда, недопустимости и губительности ведомственного подхода, недостаточной заработной платы рабочих, необходимости экономии, нехватки рыночного опыта. И все это убедительно, конкретно:
– Мы торговать не умеем: не умеем ни продавать, ни покупать то, что нам нужно. Вот пример: три дня тому назад железные дороги обратились через меня в Госпромцветмет с предложением закупки 100 тысяч пудов баббита, но оказалось, что наш Госпромцветмет может продать пуд баббита по 20 рублей, тогда как частный рынок продаёт по 12 рублей. Конечно, для этого есть основания и объяснение, но, товарищи, против всяких объяснений и оснований есть человеческая воля, человеческая энергия, которые могут разрешить эти задачи.
Дзержинский на протяжении всего пленума внимательно слушал каждого и действительно не выпускал из рук карандаш, страницы блокнота постоянно испещрялись его быстрыми заметками. По характеру речей он уже почувствовал, что его поняли, в него поверили и работать в принципе есть с кем. Заключил Феликс тем, с чего начал:
– Я сейчас должен учиться делу, и должен учиться этому у вас. Если я научусь, то этим я оправдаю то доверие, которое выразило мне правительство. Но это возможно лишь в том случае, если вы поможете приобрести мне те знания, без которых стоять во главе такого большого комиссариата невозможно. Я надеюсь, что руководимые одной общей мыслью – восстановить нашу государственную промышленность и желанием составить на этой почве дружную семью товарищей, которым дано столь ответственное дело, мы с задачей нашей справимся.
На заседаниях Дзержинский подмечал все дельные речи, чутко присматривался к людям, с некоторыми тут же встречался в перерывах и по окончании, советовался, уточнял детали, выверял планы.
Да, ему все же пришлось создать комиссию и выявлять злостных прогульщиков и нарочито опаздывающих на работу, даже распорядился учитывать все общие и индивидуальные перерывы, сидение без работы, хождение на завтраки, обеды, в местком, в ячейку… Однако старых истинных профессионалов, которые болеют за свое дело, он не только не трогал, но с самого начала защищал и даже поднимал по должностям. После того как ещё в НКПС он отыскал покинувшего Москву одного из руководителей императорских железных дорог и сделал своим замом, такое поведение Дзержинского уже никого не удивляло. Хотя кое-кто в ЦК и бурчал себе под нос, что товарищ Дзержинский при всей своей верности революции, при всей своей страстности не совсем понимает политику партии. Но только под нос, поскольку этого «непонимающего» во многом поддерживал набирающий силу Сталин. Да и результаты говорили сами за себя.
Письмо Ф. Э. Дзержинского И. В. Сталину о своей болезни и работе в ВСНХ (первая и последняя страницы). 10 августа 1925 г.
[РГАСПИ]
Дзержинский безжалостно избавляется от бездельников, лентяев и саботажников, зарабатывает себе новых врагов, но при этом самые серьёзные посты доверяет и беспартийным, мало того, даже бывшим меньшевикам. На упреки ретивых соратников отвечает просто: «Говорят, что, мол, в ВСНХ – меньшевистское засилье. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилье. Это засилье превосходных работников. Они работают не за страх, а за совесть». Так же, как он сам.
– Я знаю факты, когда тот или другой председатель треста, работающий в провинции, защищает общегосударственные интересы. Не считаясь с географическим нахождением данной фабрики, действуя на пользу не только данной местности, но имея в виду и общегосударственные интересы, – очень часто такие хозяйственники проходят довольно тяжелую и мученическую дорогу, им очень часто выражают недоверие, стараясь мелочными обвинениями их выжить.
Он говорил это открыто, на съезде. По сути, предлагая свою личную защиту. И это тоже было важно.
Иногда приходилось немного хитрить. Как с запиской в Политбюро о сосланном историке Рожкове: «По собранным сведениям, Рожкова не следует пускать в Ленинград. Но не следует держать и в Пскове, где он может пользоваться большим научным авторитетом. Было бы более целесообразно поселиться ему в Москве, где аппарат наш мог бы за ним наблюдать». Ранее против него резко и настойчиво выступал Ленин, с которым они не сошлись во взглядах на съезде ещё в 1906 году, а затем полемизировали в 1919-м по вопросу «военного коммунизма». Но теперь обращение Дзержинского сыграло роль, и Рожков начал читать лекции в Академии коммунистического воспитания, в Институте красной профессуры, в МГУ, а затем и вовсе возглавил Государственный исторический музей.
Дзержинский снова работает почти круглыми сутками. Проводит совещания, готовит документы, налаживает постоянный контакт с руководителями синдикатов, трестов и предприятий по всей стране, с красными директорами, уточняет информацию с мест, выстраивает перспективы, отстаивает свою точку зрения по поводу повышения производительности труда и заработной платы, тщательности планирования, воспитания сознательности и творческого подхода у каждого труженика, отчаянно спорит с председателем Президиума ВЦСПС Томским, с Каменевым, с Рыковым и даже со своим замом Пятаковым, резко выступает как против умаления, так и против преувеличения достигнутого, против «губительной маниловщины».
Сетует, что приходится «пускаться в несвойственное мне дело писать статьи и вести печатную полемику»: «Необходимо запретить писать в наших газетах небылицы о наших успехах, необходимо запретить заниматься учеными и волокитными опровержениями того, что ясно каждому, а именно что мы мало производим, а много потребляем».
Но полемику приходится вести и с иностранными деятелями, к примеру, английским министром финансов Черчиллем, препятствующим бурно расширяющемуся развитию экономических отношений, а тем не менее участие британцев в снабжении советской промышленности
