Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

В момент нашего поцелуя открылась дверь и вошла молодая некрасивая девушка, от которой исходила свойственная молодым энергетика превосходства, сестра Валентина. Мы познакомились.

– Пойдём, я покажу тебе кое-что, – ревностно увела она брата, не скрывая, что я ей не понравилась.

К вечеру с работы пришёл отец.

Свёкор Степан Агаппович Стремяков

Свекровь Ирина Семёновна Стремякова, в девичестве Дмитриева

– С приездом! Как добралися? – легко двигаясь, он распоряжался на ходу и заполнял собою двор.

После бани ужинали во дворе за большим длинным столом. Подвыпив, отец речитативом запел:

– Как в нашей деревушке 92 двора да ром!

– Ром, так ром, ром, ром, – подхватили припев.

– 92 двора да вся солдатами занята да ром!

– Вся солдатами занята-да, а в деревне солдат Яшка…

– Ав деревне солдат Яшка, а жена его да Наташка…

– А жена да его Наташка, она щёгольно ходила…

– Она щёгольно ходила да по три баньки в день топила,

– По три баньки в день топила, да по три мыльца измывала.

– По три мыльца измывала, да по три платья надевала,

– По три платья надевала, а в деревне вор Игнашка,

– Ав деревне вор Игнашка! Ой ты, мать, ты, моя Мария…

И так до бесконечности. От смешной, впервые слышанной песни весело. После песни отец загрустил, печально и задумчиво признался:

– Знашь, Тоня, мы ить тожа сосланные!

– Ка-ак? Вы же русские!

– А Валя што – не рассказывал?

– Нет, сказал только, что вы хорошо относитесь к немцам.

– Потому и отношусь хорошо – сам сосланный.

– Выпил. Не болтай лишне! – попробовала остановить его мать.

– Почему «болтай»? Она в нашу семью влива-атся – знать должна..

Было непонятно, почему и Валентин, и мать пытались что-то скрыть, я напряжённо ждала.

– Дятей, – неторопливо начал отец, – у моих радитялей было много, но они пили, и нас по чужим людям раздали. Мяне на воспитанию взяла зажиточна, но бездетна семья Медведевых. Они и вырастили – их и шшытал роднымя. Када колхозы начали создавать, их раскулачили, и отец мне тайну открыл: «Сынок, мы, хучь и любили табе, как родного, а не родны твои родители, оставайси, ежли хош, здеся – не обидимси».

– Ну и остался бы! – осудила соседка.

– Как бы я их оставил!? – вскинулся он. – Они вырастили, в люди вывели, а я бы их предал?

– И откуда вас выслали?

– Из Солонешенского района, што на Алтае.

– Из наших краёв…

– Да, из ваших. Привезли на пароходе в болотисто место, высадили – ни кола, ни двора. Скоко людей померло!.. У нас тош пошти сразу сынишка помер. До сих пор забыть не могу, – со слезами в голосе сообщил он. – Издевались, как хотели. На рыбе выжили. Землянки рыть начали – от ветра, дождя, мороза спасались.

– Почему землянки – лес ведь кругом!

– На кажно брёвнышко за разрешением пешком в соседню деревню двенадцать вёрст. Вот и зарывались в землю. Перва наша деревянна изба – таперешний сарай. И жило нас там девять человек. Вот и пораскинь, как жили.

– Думала, что немцам тяжелее всего жилось; оказывается, и русские мучились?

– Ишшо как мучились! Немцам было тяжельше, потому што их и за людей-то не шшитали. На их и смотрели-то, как на врагов, – война! Да и шшас… к им всё ишшо плохо относятся. Ни доказать, ни добиться! Нам, русским, всё ш лехче было правды добиться. Я завсегда их зашшышал – хороши люди!

В гражданску воевал… то с белымя, то с краснымя – не разобрать было, хто прав, хто виноват. Чудом жив осталси – шинель меж ног прострелили… А всё одно – што кровь проливал, забыли, а што «кулаком» был, запомнили. Ты што так пьёшь, Валя? Хватит! Надо контролировать сабе!

– Я контролирую, – пьяно отозвался он.

– Спасибо, мать, за стол, а таперь – баюшки. Завтра на работу рано! – поднялся отец.

Мать мягко сообщила:

– Я вам под пологом на чердаке постелила.

– Лучше в избе! – поторопилась я отказаться.

– Там хорошо. Вход на него не с улицы – из сенок. Да и комаров нет.

Мы поднялись к своему ложе. Подвыпивший Валентин опять мгновенно захрапел. Уставшая от дороги и впечатлений, заснула быстро и я.

Через два дня село выезжало «на луга», или сенокос, и я упросилась с мужчинами. На берегу реки цвета ржавого железа взрослые с косами и вилами ждали паром. Шутки, смех… Сошли с парома и гуськом двинулись по высокой, в рост человека траве. Идти трудно.

– Почему бы здесь не начать косить? – спросила я отца.

– Тут трава жёстка, хорб-оша – дале будет.

Длинная человеческая цепь, прокладывающая, словно в джунглях, дорогу в девственной траве… звенящий воздух… избыток кислорода… яркое солнце… свежие розовые лица… От всего – ощущение праздника. Неожиданно под ногами начинает хлюпать, но это никого не пугает. Смеюсь и оглядываюсь на Валентина: «Откуда вода?»

– Луга заливные – с весны не сошла ещё.

Женщины выкрикивают смешные частушки, мужчины не отстают.

– Далеко ещё? – не вытерпела я.

– Устала?

– Да нет. Далеко у вас сенокос.

– Эт с непривычки далёко, скоро дойдём, – успокоил отец.

– Ты бывал здесь? – оглянулась я на Валентина.

– А как же! Каждое лето тут косим.

– И как вывозят?

– На санях обычно, когда всё застынет, а по воде – на пароме.

– Ой, бабы! – раздался визгливый голос. – Вода по самую!..

Дружный хохот покрывает слова. Сквозь несмолкаемый беззлобный смех прорывается громкий мужской голос:

– Замочить боишься?..

Снова взрыв хохота, и одна из женщин затягивает:

– Милка, чо, милка, чо, милка, чокаешь почё?

– Того и чокаю почё, шо цалуешь горячо! – в тон заканчивает другая.

Так, с шутками, песнями продвигались по высокой, в рост человека траве. Когда добрались до места, солнце стояло уже довольно высоко.

– Траву тольки там срезай, де с косой трудно подступиться, – вооружил меня серпом отец.

Приятно наблюдать за мужчинами, что, выстроившись в ряд, косят легко и картинно, – хотелось попробовать.

– Можно мне? – подошла я к Валентину.

– Когда начнётся «перекур», а сейчас не мешай.

На обед расселись группами. Пока мужчины курили, я начала косить.

– И де ш косить училась? – не выдержал отец.

– Чай, в деревне росла! – в тон ему ответила я.

– Молодец, даш очень прилично получа-атся, – похвалил он.

Неожиданная резь в боку заставила остановиться.

– Хватит, – отнял Валентин косу, видя, что я изменилась в лице.

Стрекот кузнечиков… Парящие стрекозы… Пение птиц… Аромат и шелест трав… Хруст и свист падающей травы!.. «Никогда не думала, что сенокос – поэзия!» – сожалею я о боли в