Ложечник - Марьолейн Хоф
Огонь еле-еле теплился. Эвер забрал топорик и ушел. Вскоре он вернулся с корявыми корнями и ветками. На лице у него проступили капельки пота, и по щеке шла ссадина.
— Как хочешь. Буду охотиться один. Но хворост в следующий раз собираешь ты. Я буду заниматься кроликами, а ты всем остальным.
— Ладно, — согласился Янис.
— Всем остальным, — с нажимом повторил Эвер. — Что бы это ни было.
— Понятно.
Первый кролик уже зажарился, второй пока висел над костром.
Эвер жевал какой-то листик.
— Нельзя питаться одним только мясом. От этого можно заболеть цингой.
Слово «цинга» звучало даже страшнее, чем «Великая хворь».
— Ты когда-нибудь пробовал вишню? — спросил Янис.
— Часто, — пожал плечами Эвер. — Когда у нее сезон.
— Какой на вкус красный цвет?
— Ты сам-то понял, что спросил? — удивился Эвер. — Какой на вкус красный цвет?
— Да.
— Значит, у тебя с головой не в порядке.
Да ладно, что с ним разговаривать. Янис наполнил флягу водой, порезал мясо и завернул его в тряпицу госпожи Требс. Пока очень удобно, что Эвер рядом. А в Долмерстеде будет понятно, как быть дальше.
Хворост заканчивался, а третий кролик всё никак не дожаривался. Время тянулось бесконечно.
— Ты много людей знаешь? — спросил Янис.
— Очень много.
— Может, и дядю моего знаешь?
— Вряд ли, — откликнулся Эвер. — Странный он, должно быть, человек. Придумывает всякие небылицы.
— Его зовут Фрид. У него седая борода, и он сутулится при ходьбе, вот так. — Янис встал, чтобы показать. — А на спине носит мешок.
— Нет, — мотнул головой Эвер. — Такого не знаю.
— Мне нужно его найти, — сказал Янис.
Стало холоднее. Эвер подбросил в костер всё, что оставалось — длинные корни от куста, — и запел песню. Пел он плохо, мелодия у него не складывалась. Если госпожа Требс пела как птичка, то Эвер орал, как неуклюжий птенец. Но ему, похоже, было всё равно. Закончив одну песню, он сразу перешел к другой:
Надо пряжи или лент?
Тростника сплести корзину?
Или сена для стога?
— Что это ты поешь? — спросил Янис.
Или гуся для гусыни?
Или чмокнуть кой-куда?
— Кто тебя научил этой песне?
— Никто.
— Схенкельман? — допытывался Янис. — Или Дабберталь?
— Это самая обычная песня, — ответил Эвер. — Ее все знают. А теперь твоя очередь. Пой давай, созидатель! Или ты никаких песен не знаешь?
Янис вспомнил песню про корову и крестьянина со свечкой. Но какие именно там слова?
— Вы с дядей что, не поете? — спросил Эвер.
— Поем, — ответил Янис.
— Ну так спой.
Янис набрал побольше воздуха и запел так, как пел Фрид, — песню, которой еще не было, которую он сочинял на ходу и где было много «тра-ла-ла».
Мы поймали кролика.
Тра-ла-ла, тра-ла-ла.
Это очень хорошо.
Тра-ла-ла, тра-ла-ла.
А потом еще опять.
Тра-ла-ла, тра-ла-ла.
В песню вступил Эвер:
Только ты не шел искать!
И они закончили вместе:
Тра-ла-ла, тра-ла-ла.
Янис не знал, что люди, оказывается, столько поют. Эвер фальшивил, и голос у него был хриплый, но пел он так, будто от этого зависит его жизнь. А Янис ему подпевал. И сомнения покидали его. «Тра-ла-ла, тра-ла-ла». Наверное, Эвер прав. Песня Схенкельмана — самая обычная. Все ее знают.
Корни прогорели, и костер погас.
Будешь таким добрячком, тебе вмиг сядут на шею
Ночью разразилась гроза. Начался ливень. Эвер сказал, что оставаться под деревом опасно. Он отвязал Камешка и слегка его шлепнул: «Пошел!»
Янис убрал коробочку с огнивом в карман и с одеялом под мышкой побежал к ближнему склону. Эвер припустил за ним. Они нашли убежище под нависающим каменным козырьком. Лока забралась между ними. Места было маловато: ноги Эвера торчали наружу, а на одно плечо Яниса струями стекала вода.
Одеяла они держали на коленях. По лощине гулял холодный ветер. Под навес к мальчикам залетали тяжелые крупные капли. Лощину озарила яркая вспышка молнии, и Янис увидел Камешка. Тот пытался укрыться под деревом, повернувшись мордой к стволу и задом к ветру. В темноте трещало и грохотало.
— Уходи оттуда! — крикнул ему Янис. — Ну, давай же!
Янис дождался следующей молнии. Камешек так и стоял на прежнем месте, не сдвинувшись ни на йоту. Янис дернулся вперед.
— Ты что? — остановил его Эвер. — Не ходи!
Опять молния, и сразу за ней раскат грома. Янис отодвинулся назад, как можно глубже под каменный навес. Идти за Камешком не имело смысла. Ослик ни за что не сойдет с места. Но даже если бы и сошел, сюда ведь он не поместится, а других укрытий поблизости нет.
Лока свернулась калачиком и уложила хвост поверх носа. Эвер сидел, склонившись головой на одеяло у себя на коленях. Янис не спал: он хотел видеть при каждой вспышке, на месте ли Камешек.
— Ну отойди же ты от этого дерева, — тихонько уговаривал он. Но Камешек никуда не ушел, а остался стоять, где и был.
Постепенно гроза ушла на запад. Раскаты грома раздавались всё дальше. Когда наступило утро, оказалось, что над лощиной висит промозглый туман. Ствол дерева почернел от влаги. С листьев капало.
Несчастный Камешек, вымокший насквозь, стоял с поджатым хвостом и трясся.
— Его нужно вытереть насухо, — сказал Эвер.
Янис огляделся. Всё вокруг было мокрое и холодное, ничего, что бы ему пригодилось, он не нашел. В конце концов он взял кончик кроличьего одеяла и провел им по шкурке Камешка.
— Ослы не переносят дождь, — сказал Эвер. — Лошади спокойно, а вот ослы нет.
— Ты когда-нибудь видел лошадей?
— Кто ж их не видел?
— Я хотел сказать: в пути, здесь, в горах… — поправился Янис.
Эвер заталкивал вещи в мешок.
— Навалом. И рабочих кляч, и лошадей в упряжке, и еще таких маленьких, с длинной гривой.
— А, этих, — сказал Янис, как будто перевидал за свою жизнь целую тысячу лошадей. И мечтательно взглянул наверх, на дорогу над лощиной. Упряжка лошадей, с каретой! Прямо здесь, в горах!
Лощина осталась позади. Эвер на своих длинных ногах шагал очень быстро. Янис всё время от него отставал. Вдобавок Камешек никуда не торопился, и подгонять его было целое мучение. Когда
