Голова, полная призраков - Тремблей Пол Дж.
Глядя на меня, Марджори произнесла:
– Я сказала, что кто-то сильно пострадает, если Мерри не будет здесь. Но я вообще ничего не говорила про то, что произойдет, если она будет здесь. К тому же, я же вас уже предупреждала: все перемрут.
Я крикнула:
– Прекрати, притворщица! Ты говорила, что притворяешься! Врунья! Ненавижу тебя! Не представляешь, как же я тебя ненавижу! Лучше бы ты сдохла.
Я развернулась, готовая бежать, и уперлась в Барри. Он не пытался остановить меня. Я оттолкнула его в сторону, открыла дверь и выбежала. В коридоре было так жарко, что у меня закружилась голова. Мои очки немедленно запотели, и я не могла рассмотреть, куда я бегу. Я сняла очки и запихнула их к себе в карман. Сзади меня, в комнате Марджори, снова послышались вопли, стук и грохот. Спальню будто бы потрясал взрыв за взрывом. Казалось, что все разваливается.
Марджори крикнула мне:
– Мерри? – По звуку казалось, что она в коридоре, прямо за мной.
Я не оглянулась. Резкий поворот направо вывел меня на лестницу. Я стремительно сбежала вниз, перепрыгивая по две ступеньки. На второй площадке я оступилась, подвернула щиколотку и слетела на следующую площадку, приземлившись на четвереньки. Я поднялась и, прихрамывая, преодолела последние ступеньки и оказалась в холле.
Там стояли Кен и оператор Тони. У Тони на плече черной птицей сидела камера. Он опустился на одно колено, оказавшись на одном уровне со мной, и наставил линзу прямо мне в лицо. Кен отвел от меня взгляд, не смотрела на него и я. Вместо этого я уставилась в камеру, дыша через нос и не моргая.
Кен прошептал:
– Господи…
Тони медленно поднял объектив камеры над моей головой. Я развернулась. Марджори была на лестнице. Она успела спуститься на несколько ступенек со второго этажа и теперь стояла, опершись на перила.
Она распустила волосы, которые теперь болтались перед ее лицом. Она мотала головой назад и вперед. Копна ее темных волос качалась, как маятник часов. Помню, что я видела ее глаза и понимала, куда они смотрят.
Мама и папа взывали к Марджори. Они, должно быть, были еще в коридоре, в нескольких шагах позади нее. Марджори никак не реагировала на них. Вместо этого она спокойно обратилась ко мне:
– Стой на месте, Мерри. Мы почти закончили.
Марджори выкрикнула:
– Подождите меня! – Она вскочила и оттолкнулась руками от перил как лягушка. Волосы отбросило назад. Рот был открыт. Открыты были и ее глаза. Помню, как она зависла в воздухе над перилами. Время остановилось как в стоп-кадре.
Сестра все еще там и в моих воспоминаниях. Там – в воздухе, за пределами перил, над холлом.
Отвернувшись, я прикрыла глаза холодными руками. Я боялась наблюдать за ее падением. Я боялась, что если буду смотреть, то она упадет, и я смогу ее спасти, только лишив себя возможности видеть происходящее.
Я орала, кричала и вопила. Наконец, я услышала, как она шмякнулась о пол прямо за мной.
Часть 3
Глава 23
Самая последняя девушка
Да, это всего лишь БЛОГ! (Как старомодно!) А может быть САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ДЕВУШКА – лучший блог всех времен и народов!?!? Исследуем все, связанное с хоррором и ужасами. Книги! Комиксы! Компьютерные игры! Телепрограммы! Фильмы! Уроки! Все, от кровавых, зашкварных полуночных ужастиков до напыщенного и заумного артхауса. Опасайтесь спойлеров. БУДУ ЗДЕСЬ СПОЙЛЕРИТЬ!!!!!
Автор: Карен Бриссетт
Пятница, 18 ноября 20__ г.
«Одержимая». 15 лет спустя:
Последний эпизод
Я прекрасно понимаю, что вы сейчас думаете. После превратившихся в сплошную нарезку кадров эпизодов № 4 и 5 создается впечатление, что сериал «Одержимая» выдохся. Никого не собираюсь винить или осуждать за такое мнение. Сколько можно перемалывать одно и то же интервью, а кадры из норвежских экзорцизмов и публичного экзорцизма Папы Римского быстро приедаются. Мы и так уже все поняли, что у Папы Римского самый большой крест из всех!
Пускай мы не узнали ничего нового из этих двух эпизодов. Тем не менее, нельзя не оценить дерзость и крутизну создателей шоу, которые умудрились воспользоваться кадрами, снятыми восьмилетней девочкой, сестрой главной героини!
Вместо обычной вступительной заставки финальный эпизод открывается обзорной съемкой внутри дома, начинающейся с подвала. Отличное решение – отбросить характерный зашкаливающий хайп и истерию, к которым мы уже привыкли. Тур по дому получается поразительно эффектным и пугающим. Никакого закадрового голоса, никакого сюжета, никакой музыки. Единственное, что мы временами слышим, – шаги оператора и произнесенные шепотом молитвы и слова. Мы прекрасно понимаем, что затянутые кадры темных пустых комнат скоро сменятся хаосом экзорцизма. Тяжело вынести напряжение, не терпится, чтобы оно скорее закончилось.
После панорамного плана подвала мы поднимаемся вверх по лестнице. Перед дверью в кадре становится темно. Дверь открывается, и мы оказываемся в гостиной! Подождите, каким образом? Да, кинематографисты стебутся над нами, а мы и рады. Ведь в гостиную не попадешь напрямую из подвала. А вы бы смогли? Разве дверь из подвала не ведет в столовую? А столовая же находится… Где? Гм, берем паузу на размышления. (Карен задумчиво чешет голову. *чох-хурт-чох*.)
В «Одержимой» практически не используются переходы между сценами. В тех же полицейских телешоу, которые штампуют как на конвейере (постоянные диалоги на ходу стали избитым штампом в вечном «Законе и порядке») люди куда-то идут к местам совершения преступлений, в квартиры, через коридоры, в парки, в боксерские залы (телекопы жить не могут без боксерских залов). Пока персонажи расхаживают, выступают двигаются, между ними завязываются абсурдные необычайно важные по сюжету разговоры, которые никакой нормальный человек не стал бы вести в нормальной жизни. Создатели шоу решили, что скучно будет снимать стоящих в одном и том же месте (или сидящих в машинах) полицейских, поэтому стражи порядка вечно устраивают нам экскурсии по улицам и домам.
Абсолютно по-другому представляют нам дом Барреттов. Единственный коридор в доме Барреттов, который мы видим в кадре, – коридор на втором этаже, который вмещает в себя больше дверей, чем в доме комнат. Посудите сами: у нас есть спальня Сары и Джона, спальня Марджори, спальня Мерри, но разве между спальней родителей и террасой нет еще одной двери? А может быть это лишняя дверь с другой стороны, рядом с террасой и перилами лестницы? Куда ведет эта дверь? На чердак, который мы вообще не видели? Спускаемся на первый этаж. Мы часто наведывались в гостиную и холл, но как далеко от них расположена кухня? Плюс, разве не должна где-то там затесаться и столовая? Вопрос: у Барреттов отдельная комната под столовую или в гостиной выделено место под столовую, где-то справа от телевизора? Кроме того, где-то должен оказаться и маленький санузел. Стоп. Все-таки, где эта гребаная дверь в подвал? На кухне что ли? Зритель не уверен. Нам никогда ее не показывали. Более того, единственная дверь, которой камера уделила чрезмерное внимание, – дверь в спальню Марджори, однако в этом случае мы получаем передержанный, чрезмерно сфокусированный кадр крупным планом. Дверь заполняет собой весь экран. Нет ничего, кроме двери. Закрытой двери.
В «Одержимой» мы просто не видим открытых дверей. В доме нет входов и выходов. Все, что мы наблюдаем, – закрытые комнаты. Запертые в изолированных пространствах действующие лица будто играют раз за разом «За закрытыми дверями» Сартра. Семейство Барретт одновременно находится и в доме, и абсолютно нигде. Нам не дают возможности ни увидеть проходы между комнатами внутри дома, ни побыть в них. Нас лишают какой-либо надежды на спасение Марджори и ее семьи. Зрителю остается только смотреть за происходящим из странной конечной точки обзора. Иными словами, мы вместе с нашими героями, но при этом нас нет на месте действия. Мы всегда наблюдаем из промежутков между пространствами – как раз оттуда, где обитают чудища. Говорю же, обитают!!!
УУУУУЖАС! Черт побери, мы смотрим первые минуты последнего эпизода и вдруг осознаем, что мы ни фига не знаем о планировке дома. РРРРРРРРР, МОООЗГИ ВЗРРРЫВАЮТСЯ!
Итак, именно во время последнего изматывающего прохода по дому меня вдруг осенило. Будто мне на голову свалилось полное собрание сочинений Эмили Бронте. «Одержимая» идеально вписывается в традицию готического романа, и аллюзии начинаются с самого дома Барреттов, который является лабиринтом. Плана дома у нас нет потому, что его не существует. Дом Барреттов (не настоящий, а тот, что нам показывают в телешоу, – я хотела бы максимально четко обозначить, что эти два дома – совершенно разные дома) окутан не меньшими тайнами и дурными предзнаменованиями, чем особняки в «Замке Отранто» Уолпола и «Грозовом перевале» Бронте. Дом Барреттов такой же мрачный и сбивающий с толку, как отель «Оверлук» из «Сияния» (обратите внимание на достойную кисти Маурица Эшера карту гостиницы в обалденно увлекательной «Комнате 237»[55]), Хилл-хаус Ширли Джексон или безразмерный «Дом листьев» Марка Данилевского[56]. Дом Барреттов – важный персонаж «Одержимой», который, если мы будем внимательны, раскрывает нам свои секреты. Например, проход по дому завершается мгновенным перемещением с кухни на террасу. Мы знаем, что на террасе устроили исповедальню. На случай, если мы забыли об этом, камера надолго зависает перед завешенными черными окнами, сидящей на треножнике камерой для интервью и осветительными приборами. Мы слышим молитвы и ответные фразы, эхом доносящиеся из, предположительно, спальни Марджори. Камера проходит по террасе и фокусируется на выцветших обоях (вы же не кинетесь громить экраны, если я позволю себе вставить, что желтые обои явно потрепаны грозами с перевала Бронте[57]? Ну, пожалуйста?). Камеру намеренно берут в расфокус, от чего желтая бумага размывается и превращается во взрывающееся желтое светило. Мы слышим крик Марджори, и камера резко настраивает фокус. Мы видим, как слово «Одержимая» проступает через обои. «Желтые обои» Шарлотты Перкинс Гилман – одна из величайших феминистских историй в жанре готического романа/хоррора. Новелла повествует… драматическая пауза… о притесняемой девушке, которая сходит окончательно с ума! Или может быть все не так, как кажется??? После рождения ребенка муж вывозит ее на лето в криптастический особняк. Муж – помешанный на контроле доктор-шовинист Джон (да, именно Джон!) – прописывает ей «лечение покоем», чтобы избавить ее от «неврастении» и «легкой склонности к истерии». Героине запрещают работать, вообще заниматься чем-либо, даже думать за себя (муженек не дает ей даже вести дневник, ведь она такая милая и чувствительная натура, мыслительный процесс может ее надломить). Девушку сажают в устрашающую детскую, стены которой оклеены невообразимыми желтыми обоями. Героиня медленно теряет рассудок, будучи уверена, что она видит в обоях двигающуюся на четвереньках женщину. Постепенно она решает, что должна освободить эту ползучую гадость. В конце рассказа героиня наворачивает бесчисленные круги по комнате, срывая ошметки обоев и переступая через тело (труп? Очень надеюсь на то) мужа.
Не хочет ли нам дом Барреттов намекнуть, что измученная демонами и/или психически больная Марджори – как та девушка, запертая в комнате с обоями? Метафора угнетенной женщины, которая стремится выбраться из желтой комнаты? Выбор за вами!
После вступления мы переносимся в тихую гостиную. Еще одно гениальное решение телепродюсеров – отказаться полностью от закадрового голоса в последнем эпизоде и дать действию и аудиозаписи говорить самим за себя, без каких-либо лишних пояснений. Синема верите в стиле реалити-шоу! В гостиной взялись за руки и тихонько возносят молитвы Джон Барретт, отец Уондерли и молодой отец Гевин.
(Отступление 1: Отец Гевин впервые появляется на экране. Можно было его сразу же облачить в подобие красной рубашки из «Звездного пути»[58]. Слишком уж очевидно, что он здесь лишь жертвенный агнец проходной персонаж, и его судьба будет печальной.)
Затемнение. Флешбэк к Ранее в сериале. Мы понимаем, что нас отсылают к ранним событиям, поскольку это слово выводят на экране большими белыми буквами. Слово растворяется в ярком солнечном свете. Мы видим, как Джон пробивается через море протестующих перед домом Барреттов. Особо отмороженные протестующие-баптисты «Чье-Имя-Нельзя-Называть» держат высоко над головой плакаты. Надписи по большей части размыты, однако мы видим, что на парочке из них написано «Господь ненавидит Марджори». Джон крушит подобные плакаты и заезжает кулаком по запикселенной физиономии одного из протестующих. Полицейские валят Джона на землю. Хотя мы сопереживаем Джону, его резкий приступ маниакальной ярости (будто кто-то включил рубильник) производит устрашающее впечатление. Мы наблюдаем в режиме замедленной съемки грехопадение отца семейства. Затем мы перескакиваем к сцене трапезы. Семейство Барретт молча ужинает блюдами из китайского ресторана. Мммм… Китайской еды бы сейчас мне… Джон тихо произносит: «Я хочу снова обсудить с ней то, что произойдет, и мне нужна помощь отца Уондерли». Сара срывается на крик: «Мерри может пойти с нами наверх, если захочет!» Переход к следующей сцене: Джон стоит перед камерой и умоляет оператора приостановить съемку на несколько мгновений. Сцена резко обрывается. Черный экран, а потом мы снова возвращаемся на кухню. Джон говорит: «Ничего не сработает, если в нас нет веры».
(Отступление 2: Я ни в коей мере не специалист по монтажу [впрочем, если вы настаиваете, что меня можно считать «Карен, которая знает все о хорроре и поп-культуре», я не против такого звания!], но вполне очевидно, что сцена на кухне склеена крайне топорно из отдельных кадров и что разговор Джона и Сары был разбит на маленькие кусочки, которые сильно перетасовали.)
Мы просматриваем интервью с действующими лицами, но не узнаем из них ничего нового или запоминающегося. Выделяется одно интервью с Сарой, да и то только потому, что она в нем выглядит совершенно измученной. Круги под ее глазами напоминают лиловые чайные пакетики.
Наконец, нас проводят в пустую спальню Марджори, где нам показывают, в какой кошмар ее умудрились превратить кинематографисты: белое покрывало на письменном столе, статуэтки, канделябры, гигантский оловянный крест, ремни на постели. В кадр попадает член съемочной команды с цифровым термометром в руках. Он подносит термометр к камере. На нем высвечиваются большие зеленые цифры «15». Парень замечает, что температура в комнате упала градусов на восемь с момента, как они вошли. Он явно нервничает. Нас убеждают, что зло пошалило с отоплением.
Итак, ребятки. После многочисленных постов и десятков тысяч слов от премудрой Карен мы наконец-то добрались до кульминации: Марджори входит в спальню, вот-вот начнется обряд экзорцизма. Продолжая делать ставку на разумно приглушенную стилистику, избранную для финального эпизода, «Одержимая» не мучает нас бесконечными фальстартами или реконструкциями реконструкций, равно как и церковными хоралами и скрипучим струнным минором в качестве аккомпанемента. Марджори просто заходит к себе к комнату во главе странно напоминающей свадебную процессию колонны, состоявшей из ее семьи и двух священников.
Хотя меня и подмывает разобрать экзорцизм от первого до последнего кадра, я воздержусь. А то придется возиться с видеоматериалом продолжительностью 32 минуты и 16 секунд. Да, я могла бы написать целую книгу по этим 32+ минутам, но не буду, по крайней мере, я не собираюсь вываливать здесь все свои изыскания. Я уделю внимание только отдельным ярким моментам, которые заядлые читатели моего блога, может быть, не заметили (или, наоборот, заметили). Этот эпизод я пересмотрела уже раз сорок, так что знаю досконально каждый момент.
– После краткой перепалки с отцом Уондерли мать семейства Барретт привязывает собственную дочь к кровати под присмотром всех собравшихся в комнате. Сцена, мягко говоря, неловкая и странная, если не сказать психопатическая по целому ряду факторов. ПОДОЖДИТЕ МИНУТКУ!!! Пересмотрите сцену внимательно. Валяйте, смотрите, я подожду. (*Карен топает ножкой*) Вы снова с нами? ОТЛИЧНО! Мы наблюдаем все время только спину мамы Барретт, которая предположительно затягивает ремни на запястьях и лодыжках Марджори. Веселенькое времяпровождение выбирает эта семейка (не забудьте про стоп-слово)! Но я хочу обратить внимание на старую как мир и очевидную до боли уловку, известную по выступлениям фокусников: встать спиной к зрителям/камере, чтобы мы, будучи легкими на веру простофилями, поняли из контекста, что Марджори приковали к постели. Уловка срабатывает (почти) в силу своей неприкрытой очевидности. Мы видим крупными планами всю остальную комнату в сцене экзорцизма, но камера никогда не фокусируется на закованных руках и ногах Марджори. Целых 27 минут проходит, прежде чем окровавленная Марджори поднимается с постели. К тому моменту ремни куда-то магическим образом испарились, а у нас голова вертится вокруг оси (чувствуете намек?) от сцены «слопай священника». Мы паникуем: Ой, мама же ее привязала в самом начале и БОЖЕ МОЙ, ДЬЯВОЛ ЕЕ ОСВОБОДИЛ!!!!! Предположу, что некоторые из нас даже преисполнены ложной уверенности, что Сара в самом деле затянула ремни на Марджори. Я была как вы когда-то. Уверенные в том, что нас легко сбить с толку всем остальным бредом, телевизионщики остроумно дали нам самим додумать детали. Все бы сработало, если бы не эти назойливые детишки[59]. Но мы оказались слишком умными! Ну, в это хочется верить. В любом случае, то, что мы фиксируем на подсознательном уровне или по первому впечатлению, представлено прямо на видео: Сара Барретт вообще не привязывала свою дочь. Она только прикинулась, что затягивает ремни, а Марджори ей подыграла.
Принято? Прекрасно. Но зачем Саре Барретт нужно все это? Что значат ее действия?
Возможно, Барретты просто отказались приковывать свою распластанную четырнадцатилетнюю дочь к кровати, и вся показанная операция с ремнями была сымпровизирована в силу необходимости. Нельзя исключать и вариант, что шоу превысило бюджет на спецэффекты и/или продюсеры были обеспокоены, что ремни будут выглядеть явно непристегнутыми или порванными. Это вполне вероятно, особенно учитывая сомнительные качества иных спецэффектов, использовавшихся в комнате (к этому вернемся чуть позже). А может быть Сара действовала в одиночку и решила соскочить с проекта! Впрочем, откровенно говоря, мне без разницы на практические аспекты (не)завязывания ремней. Меня больше интересует, как эта сцена раскрывает Сару как персонажа. Если мы исходим из предпосылки, что все в шоу – вымысел, то мы вполне можем рассматривать обман с ремнями с точки зрения развития – а это существенно – личности Сары. Какой поворот! Сара изображает, что затягивает ремни на дочери, чтобы Марджори потом могла вырваться! И вот это Охрененно Важно! Предыдущие пять эпизодов шоу изо всех сил демонстрировало, что Сара – пассивная неверующая, преисполненная лишь сарказма, женщина, которая подчинялась воле и решениям своего мужа, пила вино и угрюмо ходила из угла в угол. Что бы ни намеревались представить сценаристы, сцена с имитацией завязывания уз – окрашенное меланхолией искупление Сары. Меланхолия возникает, поскольку мы понимаем, что уже слишком поздно как-то помочь ее душевнобольной дочери. Уставшая от кабалы в ее собственном доме, вечных указаний мужчин, Сара наконец-то протестует и помогает дочери совершить бегство, пусть мимолетное и трагическое.
– Радуясь, что в Саре проснулся характер, мы фейспалмим, когда нам в очередной раз демонстрируются познания Марджори в отношении обряда как очевидные свидетельства ее одержимости. Это один из аспектов предельного шовинизма шоу: не просто исключается возможность, что какая-то девчонка может обладать знаниями патриархов (например, знанием христианских молитв и священных книг, канонических литературных произведений, которые, естественно, написаны мужчинами для мужчин), нас убеждают бояться того, что она получила доступ к этим сведениям. Нас регулярно дубасят по башке дубиной христианской темы запретного знания. Да-да, именно дубиной. Кажется, Марджори даже скучно оглашать заезженный бред мужчин текст молитв.
– Шовинизм проявляется столь очевидно и систематически, что становится неинтересно. Нам остается только обратиться к готам-первопроходцам (*Карен нацепляет на себя все черное и ставит старые альбомы Моррисси*)!
Как и многие лучшие персонажи готических романов, Марджори – заведомо обреченная героиня, в образе которой отражаются основные темы сюжета телешоу. Действительно ли Марджори впадает в безумие (на жаргоне готического романа!)? Или ею руководят сверхъестественные силы? Марджори – персонаж на грани миров. Она представлена и как человек, и как звероподобный демон, и как героиня, и как злодейка. В ней кроется опасность (табуированное, запрещенное знание, к которому она каким-то образом получила доступ, а равно и ее перевоплощение в источник наших страхов прямо у нас на глазах), которая одновременно пугает и завораживает.
Противостояние героя фигуре злого отца – еще один лейтмотив готической литературы и кино. Да, знаю, что вы сейчас напомните, как я все уши прожужжала вам о Джоне Барретте и попытках создателей шоу представить его в роли героя психодрамы, замешанной на вере в Бога и семейных ценностях. Вопрос заключается в том, насколько успешными оказались старания телепродюсеров. В этом смысле шоу потерпело полный провал: уже с первого эпизода стойкая маниакальность Джона пробивается сквозь трещины благопристойного фасада, и его состояние с течением времени только ухудшается. Как и у не особо деликатного Джека Торранса в исполнении Джека Николсона из «Сияния», у Джона Барретта не все дома (обожаю это выражение) с самого первого появления. Для полноценного безумия ему не хватало некоего катализатора. И нет, это не тот случай, когда мы крепки задним умом. Печально известный Джон Барретт отравил себя и свою семью (выжила только младшая дочь Мередит) через месяц после выхода в эфир последнего эпизода шоу. Этот факт будет навсегда вплетен в нарратив шоу.
(Отступление 3: Несмотря на легкость повествования и игривый тон при разборе «Одержимой» мне крайне тяжело отделить пошлость реалити-шоу от реальной трагедии семьи Барретт. Вымысел и кошмар наяву сплетаются в мощную и достойную внимания историю, в которой легко потонуть и в которой я до сих пор силюсь разобраться. И я даже не буду комментировать иронию/жуть/синхроничность/совпадение факта отравления реальным отцом своей семьи и истории «Растущие существа» об убийстве отцом жены, которую Марджори постоянно рассказывала Мерри.)
Некоторые козлы пытаются убедить нас, что трагическим героем «Одержимой» стала не Марджори Барретт, а Джон Барретт, и что шоу вообще о том, как он сходит с ума, о его ужасающей одержимости, вызванной уродством ненависти и религиозного фанатизма. Болезнь дочери, кризис семьи, безработица, отказ обожаемой им католической церкви от дальнейшего общения с ним после экзорцизма – все эти аспекты становятся катализаторами его собственного психического срыва (См. Howard Journal of Criminal Justice[60] и статью о четырех типах мужчин, которые убивают членов собственных семей[61]). Бла, бла, бла. Да пошли они все на хрен с этой ерундой. Создатели «Одержимой» попытались изобразить Джона Барретта в роли героя сериала и потерпели полный провал в этом. Жестокое и трусливое отравление себя и собственной семьи лишь служит очередным подтверждением беспочвенности социально-политических претензий шоу.
Марджори – вот наша несчастная героиня. Джон Барретт был и остается злым отцом, злейшим из всех отцов. Шоу было успешным в одном: Джон в самом деле предстал символом развала патриархата.
– Создатели «Одержимой» приняли верное решение снимать обряд экзорцизма в режиме реального времени (ну, по крайней мере в режиме имитации реального времени), даже если некоторые спецэффекты и практические последствия действа не были какими-то особенными.
В спальне во время экзорцизма так холодно, что мы видим, как у всех изо рта вырывается пар. Страшно, морозно, зловещееее!!! Все очень драматично в духе «Изгоняющего дьявола» Фридкина. Нам три раза показывают «реальные» кадры стремительно снижающихся показаний термометра. Температура в комнате упала аж до 4 градусов по Цельсию! Нам изо всех сил тычут этот чертов термометр в лицо. Конечно, никто специально не врет нам в глаза, но из всего этого мы должны заключить, что в комнате адски холодно исключительно из-за присутствия демона. Никто не замечает: ой, на минуточку – на улице ноябрь, а мы на севере штата Массачусетс, батареи перекрыты, окна распахнуты, чтобы морозное дыхание людей создавало атмосферу ужаса. Внимательно посмотрите видео. Окно за кроватью Марджори так прикрыто занавесками, что мы не видим, открыто ли оно. Однако в двух кадрах (там, где Сара изображает, как затягивает ремни на Марджори, и там, где Марджори приподнимается в постели) занавески развеваются и их задувает внутрь комнаты. Занавески не могут вздыматься и трепыхаться в комнате без ветра или, если уж на то пошло, без участия Сатаны! (*Гардины Сатаны – вот как будет называться моя будущая панк-рок группа*) Наиболее вероятно, все же, что повинен ветер. Итак, дорогой читатель: холодно, потому что открыты окна!
Что касается живущего собственной жизнью ящика письменного стола, то в хоррор-историях и фильмах ужасов (а заодно и на карнавальных аттракционах) издавна для запугивания аудитории использовались ожившие неодушевленные вещи. Не пытайтесь отрицать силу воздействия этого специфического страха перед, по словам Зигмунда Фрейда, Das Unheimliche[62] (о, наша Карен выпендрилась… *триумфально стучит себя по груди*). В «Зловещих мертвецах 2» Сэма Рэйми – отличного сиквела к замечательному фильму ужасов в жанре «домик в лесу» – есть сцена, где оживает заставленная вещами комната и начинает насмехаться над окровавленным и побитым Эшем. Голова оленя, лампа из панциря черепахи, ящики стола, книжные полки – каждый предмет наделен своим особым голоском и смехом. Это сначала поразительно смешная пародийная сцена. Кукольная анимация, снятая в буйной манере, от чего все в камере дергается и пульсирует. Получается эффект, как в мультике или комиксе. Вроде бы, нечего и бояться. Но по мере нарастания маниакального хохота нам все больше становится не по себе. Наши улыбки постепенно сходят с лиц, и начинает казаться, что эпизод несколько затянулся, пора бы ему закончиться, пока не произошло что-то незабываемое страшное… Вместе с Эшем (который к этому моменту ревет, как окончательно свихнувшийся лунатик) мы ощущаем себя балансирующими на краю бездны сумасшествия. В «Одержимой» оживший ящик письменного стола возникает не ради смеха, однако он подталкивает Марджори к краю. Она многократно отрицает, что ящик – ее проделка, говорит, что она ничего с ним не делала, просит кого-то остановиться. Ее возбужденное состояние заканчивается атакой на отца Гевина. В отличие от призрачных ремней на кровати, которые мы не имели возможности хорошенько разглядеть, камера несколько раз фокусируется на ящике стола. Ящик двигается механически, как заводная игрушка или как открывающийся произвольно гроб из заколдованного дома в парке развлечений. Я зафиксировала время открытия и закрытия ящика в те шесть раз, когда мы видим его в кадре, и интервалы абсолютно одинаковые. Есть два варианта: либо двигающие мебель злые силы страдают обсессивно-компульсивным расстройством, либо в ящике запрятали какую-то механическую штуковину. Да, чует мое сердце: с этим ящиком творится что-то неладное. Естественно, заглянуть туда нам никто не дает. Хотя Марджори и вырывает ящик из стола и швыряет его на пол, мы не видим, что было внутри. Камера уделяет основное внимание людям, пытающимся помочь раненому отцу Гевину. Делайте выводы сами.
Если уж мы заговорили об окровавленном отце Гевине… Сцена нападения Марджори срежиссирована во многом по аналогии с тем, как Джон Карпентер снял знаменитую сцену с пробами крови в фильме «Нечто». Карпентер показывает нам с одного и того же ракурса, как Макриди (Курт Рассел) опускает горячую проволоку в чашечки Петри с анализами крови команды. Проволока тихонько шипит раз за разом. Хотя мы знаем, что что-то неприятное обязательно произойдет, на подсознательном уровне мы уже воспринимаем повторяющийся кадр с опускающим горячую проволоку Расселом как «зону безопасности». Мы постоянно видим одни и те же безопасные кадры, пока буквально методом исключения у нас не остается только два образца крови двух людей, один из которых просто обязан оказаться монстром. Макриди рассеянно спорит с парнем, который, как он полагает, и есть Нечто, и сует горячую проволоку в образец крови второго человека. И бац, зараженная кровь Нечто отскакивает от горячего металла, а у нас душа уходит в пятки. В сцене экзорцизма из «Одержимой» отец Гевин трижды укрывает Марджори одеялом (аллюзия на Святую Троицу?). Каждый раз нам показывают один и тот же ракурс: камера снимает из центра комнаты, священника и Марджори мы видим в профиль. Это достаточно общий план, так что мы можем видеть тело Марджори, вытянувшейся на кровати. Однако голова Марджори и тело отца Гевина сдвинуты влево от центра – намек, что нам не нужно особо всматриваться в картинку. Итак, укрывание Марджори одеялом становится для нас «зоной безопасности». Это ощущение усиливается при втором укрывании, где мы больше внимания уделяем голосу отца Уондерли, зачитывающего тексты из своей красной книги в кожаном переплете. Он стоит справа, на переднем плане. При третьем заходе отца Гевинам мы замечаем его движения, но к тому моменту он уже растворился на заднем плане, став просто элементом общей сцены. Мы полностью сосредоточились на обмене репликами между отцом Уондерли и Марджори. Поэтому момент, когда Марджори делает резкий выпад вперед, будто выбрасывающая голову кобра, и вонзается зубами в запястье отца Гевина, становится ужасающей неожиданностью. Отец Гевин кричит так громко и пронзительно, что звук вызывает помехи в колонках, и все, что мы слышим – это мешанина из воплей и топота ног по паркету. Картинка лица Марджори и руки отца Гевина размыта и запикселирована. По всей видимости, сцена слишком чудовищна для показа в эфире. Пиксели окрашиваются красным. Скорее всего, рана, которую мы рисуем в нашем воображении, гораздо хуже, чем то, что они могли нам показать. Когда Марджори наконец-то отступает, мы ощущаем приступ тошноты при виде затушеванного куска руки священника, который болезненно удлиняется и вытягивается.
(Отступление 4: Моя любимая тетя обожает, как и я, фильмы ужасов [привет, тетушка!!!]. Она часто с гордостью заявляет, что смотрела «Челюсти» раз пятьдесят. Но каждый раз она не может досмотреть до конца финальную сцену, где Квинта раскусили на две половинки. На этом моменте она переключается на другой канал, выходит из комнаты или прикрывает глаза. Фильм она впервые увидела еще в пятом классе. Ее испугала на всю жизнь сцена, где любимец публики, проспиртованный проходимец Квинт орет и плюется кровью в камеру, а потом нижняя половина его тела исчезает в разинутой пасти акулы. Тетя убеждает, что не собирается вновь смотреть сцену смерти Квинта, хотя и понимает, что скорее всего сейчас она воспримет ее как бутафорию и взрослая она, может быть, даже презрительно посмеется над оставшимся в прошлом ребенком, которого так легко напугать. Однако в ее сознании есть и частичка, которая признает, что повторный просмотр может заставить ее ощутить тот же прилив ужаса, тошноты и потерянности, который накрыл ее при первом просмотре. Не может ли получиться так, что пережить эту сцену во взрослом возрасте окажется еще тяжелее? Те же эмоции я испытываю в отношении атаки на отца Гевина. Я лицезрела тысячи гораздо более кровавых и будоражащих сознание сцен, чем то, что нам показывают в «Одержимой», и все же сцена нападения… Боже, когда запикселированный шмат кожи отрывается от его руки, потому что Марджори, очевидно, все еще держится за него с другого конца… Выше моих сил пережить это заново. Однако при подготовке этого поста я заставила себя впервые за десять с лишним лет пересмотреть сцену с отцом Гевином. Она была именно такой ужасающей, как я помнила. Может быть хуже. Определенно хуже. Возвращение к этой сцене заставило меня задуматься, не отказаться ли от дописывания этих эссе и, свернувшись калачиком на диване в обнимку с бутылкой вина и порцией запеченных в меду орешков, чувствуя приятное онемение, погрузиться в просмотр эпизодов классических «Симпсонов». Вы не понимаете, через что мне приходится проходить по вашей прихоти!!!!!!)
Сцена нападения на отца Гевина – одна из самых шокирующих концовок в истории телешоу. Держу пари, что в этом с «Одержимой» не сравнится ни один сериал – ни до, ни после.
– Конечно же, мы должны закончить концовкой. Пришло время обсудить «[парящего] слона в комнате», сцену, которая у нас всех на уме. В первые секунды после нападения на отца Гевина действующие лица по большей части валяются на полу, кричат о помощи, орут друг на друга. Ящик стола ударяется о пол. Сцена оборачивается хаосом, в центре которого оказывается Марджори. В сумбур аудиозаписи наконец прорезается ясный вопль Мередит (за кадром): «Ненавижу тебя! Не представляешь, как же я тебя ненавижу! Лучше бы ты сдохла». Смена сцены.
Мы оказываемся в пустом холле. Это широкоформатный стоп-кадр. По оформлению кадра мы понимаем сразу, что его нам показывает та же камера, с которой мы совершили фрагментированный обход дома в начале эпизода. Все тихо и бездвижно. Камера фокусируется на главной лестнице, ее пролеты и вертикальные части ступенек белые, а горизонтальные – черные. Нам вынужденно дают отдышаться после суматохи. Но любой паузе приходит конец.
Издалека мы слышим те же вопли и крики, которые уже звучали в предшествующих сценах. Нас ставят в неожиданно вуайеристическую позицию сторонних наблюдателей, хотя мы вовсе не вуайеристы. Мы понимаем, что испытываем эффект Расемона, снова переживаем сцену нападения на отца Гевина и бегства Марджори от ПОВ пустого холла. Глухие вопли и раздающиеся с потолка удары сбивают с толку. Без картинки мы не понимаем, кто и что кричит, и эта версия аудиодорожки не стыкуется с той сценой, которая застряла в наших головах. Наконец, Мередит кричит, что она ненавидит сестру и желает ей смерти. Камера все еще держит фокус на лестнице. Мы страшимся того, что нам предстоит увидеть, но не в силах отвести глаза.
Неожиданно в правый верхний угол сцены врывается Мередит. Мячиком она на шатающихся ногах сваливается вниз по лестнице. Лестница включает в себя три пролета ступенек и две площадки между вторым этажом и холлом. Ноги Мередит подкашиваются на среднем пролете ступенек, и она больно ударяется при падении на площадку. Поднимаясь, она, хромая, преодолевает последний пролет. Мередит потирает правую коленку. Мы еще не знаем этого, но момент с падением предвещает то, что вскоре постигнет Марджори: сломанная правая щиколотка и сотрясение мозга.
Мередит замечает камеру и смотрит прямо в
