Голова, полная призраков - Тремблей Пол Дж.

Я точно помню, что протестующих перед домом сменило скопище автомобилей и фургонов с журналистами, однако мои родители даже близко не подпускали их к дому.

– Кен с тобой выходил на связь после шоу?

– Нет. Он не связывался со мной. В первые дни после окончания сериала я пробовала писать ему, но письма так и остались неотправленными. Там, впрочем, были детские глупости, ничего серьезного. Я рисовала ему футбольные мячи и наш заваленный листьями задний двор, спрашивала, как у него дела, работает ли он над новым шоу и, если да, можно ли какого-нибудь персонажа назвать в честь меня. Я спрашивала, хочет ли он узнать, чем я занимаюсь, все ли со мной в порядке, как я себя ощущаю. Ну, ты сама понимаешь, сплошная пассивная агрессия обозленной, несчастной и окончательно запутавшейся маленькой девочки. Я сильно скучала по нему после того, как шоу закончилось. Я вообще скучала по мельтешению телевизионщиков вокруг нас, мне не хватало даже тех людей, которые мне не особенно нравились. После их отъезда мы вновь остались одни. И не было ощущения… безопасности.

Рэйчел сразу приступает к следующему пункту.

– Через два дня после выхода в эфир последнего эпизода Управление по делам семьи и детей инициировало от лица Марджори дело «о попечении и защите» согласно разделу 51А Общих законов штата Массачусетс. Дело было оставлено без движения, потому что действия родителей по закону не были признаны злоупотреблением или халатностью. Информация о подаче иска просочилась в прессу после смерти Марджори и твоих родителей. – Рэйчел умолкает и вглядывается в меня.

Я ободряю ее:

– Все в порядке. Продолжай.

– Мне известно, что родители забрали тебя из школы и наняли тебе частного преподавателя.

– Да, его звали Стивен Грэм Джонс. Как-то смешно, что я до сих пор помню его полное имя. Просто при первой встрече его именно так представили. Он не позволял мне называть его мистер, как требовали обычные учителя. Мне нравилось произносить его имя полностью при любой возможности. Это стало чем-то вроде навязчивого тика для меня. «До свидания, Стивен Грэм Джонс» и «Я не знаю, что такое тупоугольный треугольник, Стивен Грэм Джонс».

Рэйчел смеется.

– Имя в самом деле очень звучное.

– Да-да! Это был низенький, худенький аспирант с огромными глазами и очень кривыми зубами. Боже, давно я его не вспоминала. Впрочем, мы встречались всего несколько раз. Насколько помню, для преподавателя-репетитора он был не слишком силен в математике. Не знаю, где его откопали мои родители. – Мы улыбаемся друг другу и одновременно делаем по небольшому глоточку кофе. – Что еще у тебя есть?

Рэйчел листает записи.

– У меня есть данные по рейтингам Нильсена всех эпизодов. Заключительный эпизод получил рейтинг в целых двадцать пунктов[64]. Это поразительный результат.

– Может быть мне стоит упомянуть это в блоге.

Она продолжает:

– У меня также есть распечатка нейролептиков, которые были прописаны Марджори, в их числе – клозапин и илоперидон. Однако, когда моя подруга, которая разбирается в этих вопросах, просматривала материалы дела, она обратила внимание, что в токсикологическом отчете эти препараты вообще не упоминаются.

– Мне неизвестно, принимала ли свои лекарства Марджори. Кажется, мама что-то принимала. Забудь, что я это упомянула. Нет, я уверена, что мама что-то принимала. То есть она не была всегда полностью в норме. Папа же все надеялся, что Марджори излечится силой молитв. Он начал все больше времени проводить в одиночестве в подвале.

Возможно, Марджори принимала препараты, когда ее посещал психиатр. Остается только гадать, что происходило в остальное время. Когда мы оставались вчетвером, каждый из нас как бы отправлялся в свободное плавание по дому. Мы лишь изредка натыкались друг на друга. Я много времени проводила одна на улице. По большей части мы заказывали еду навынос или ее нам доставляли из магазинов.

Рэйчел кивает.

– В полицейские материалы включены распечатки продолжавшейся в течение месяца переписки между твоим отцом и пастором баптистской церкви из Канзаса.

– Это тот самый протестующий, которого папа ударил?

– Верно. Этот человек был арестован три года назад по обвинению…

Я прервала ее.

– Переписка у тебя с собой? Я могу посмотреть ее?

Рэйчел глядит на меня. Да, она смотрела на меня все это время, но сейчас она разглядывает меня, будто я интересный для наблюдения объект. Может быть она беспокоится, что я исчезну, как только она отведет взгляд.

Она думает, что мне не стоит читать переписку. Я не собираюсь настаивать, если она мне откажет. Но она не противится. Она пробрасывает мне папку с письмами через стол.

Первые письма от лидера церкви состоят из все той же человеконенавистнической риторики, которая красовалась на плакатах. Первые письма от папы переполнены заглавными буквами, ругательствами и угрозами физической расправы. Но в ходе продолжающейся переписки стороны медленно, практически незаметно переходят от конфронтации к диалогу. Папа пытается говорить о теологии и Библии с пастором. Со временем папа начинает обвинять «отрекшегося» от него отца Уондерли и католическую церковь за то, что те оставили его и его семью. Папа утверждает, что телепродюсеры обманули его, убедив, что он делает Божье дело. Затем папа обрушивается с критикой на своих бывших работодателей, политиков, экономику, современное общество, американскую культуру. Наконец, папа просит помощи и советов у умалишенного человека, который ни одним словом не поддержал папу и ограничивался заявлениями, что Господь Бог недоволен папой, да и всей нашей семьей. Отправленное за три дня до отравления последнее письмо пастора заканчивается следующей фразой: «Джон, ты знаешь, что тебе нужно сделать».

Я выдавливаю из себя:

– Боже мой.

Трясущимися руками я возвращаю Рэйчел распечатки. Рэйчел было тянется ко мне, чтобы подержать меня за руки, но я отодвигаюсь и прячу руки под стол.

Она произносит:

– Прости. Может быть остановимся? Хочешь передохнуть? Можем поговорить о чем-то другом.

– Нет, все в порядке. Спасибо. Проблема не в тебе. Я хочу покончить с этим поскорее.

Из-за барной стойки вновь появляется бариста, будто бы учуявший, что надвигающуюся эмоциональную бурю мы захотим заесть хрустящей булочкой за целых семь долларов и запить латте по не менее заоблачной цене. Он уточняет, не хотим ли мы что-то еще. Мы благодарим его и отказываемся. Я прошу убавить температуру батареи. Он только пожимает плечами и бросает нам, возвращаясь за стойку:

– К сожалению, я не могу контролировать отопление в этом безумном месте.

Удостоверившись, что мы снова одни, я продолжаю:

– Правоохранительные органы так и не установили, откуда у папы взялся цианистый калий? Была вроде версия, что он достал его у какого-то ювелира-баптиста или что-то в этом роде.

Рэйчел отвечает:

– Цианистый калий используется в ювелирном деле при золочении и полировке. Я имела возможность переговорить с детективом, которая участвовала в расследовании дела. Она сообщила, что полиция перепроверила все ювелирные бутики и их поставщиков в Новой Англии, однако опросы ни к чему не привели. Тогда детективы начали посылать запросы поставщикам и торговцам химикатами во все штаты. Снова ничего. Твой отец мог заказать цианид на любой из тысяч онлайн-платформ, но на жестком диске вашего семейного компьютера не было ни одного упоминания этого яда. Полиция также не обнаружила подозрительных трат с кредитных карт твоего папы и через PayPal. Все, что они смогли найти, – это электронную переписку с тем церковным активистом. Одним из высокопоставленных членов церкви был Пол Квентин. У него был собственный ювелирный магазин в местечке Пенобскот в штате Канзас. Однако полиции не удалось обнаружить доказательств, что Квентин снабжал твоего отца или кого-то другого цианистым калием. Детектив объяснила мне, что в те времена было поразительно легко раздобыть цианид, поэтому он мог попасть в ваш дом самыми разными путями. Она до сих пор уверена, что цианистый калий твой отец получил каким-то образом от того пастора из Канзаса.