Пустая комната №10 - Серафина Нова Гласс
Когда Барри приносит последнюю коробку, я предлагаю ему деньги за потраченное время, должна же я что-то ему предложить, лишь бы не приглашать в дом.
– Ну нет, ни за что. Тебе пришлось пройти через такое. Я просто хочу помочь.
Прежде чем я успеваю ответить, раздается голос:
– Эй, девушка!
Мы с Барри поворачиваемся и смотрим вниз, там стоит женщина в белых брюках-капри, туфлях на каблуках, шелковой блузке и с ниткой жемчуга на изящной шее. Это Моника. Одной рукой она прикрывает глаза от солнца, а другая лежит на бедре.
– Я названиваю тебе целую вечность. Иду на бранч в «Парадизо» и хотела пригласить тебя. Ты больше не отвечаешь на звонки? – спрашивает она, пробираясь на каблуках по мокрому настилу у бассейна к лестнице.
Барри хлопает меня по руке и просит позвонить, если мне что-то понадобится, а потом уходит.
– Привет, – говорю я, крепко обнимая Монику, когда она входит в квартиру. – Прости, я…
Останавливаюсь, решив не рассказывать ей о том, что меня на несколько часов запер в подвале какой-то психопат, который меня преследует, и мне кажется, что здесь я потихоньку схожу с ума. Я рада видеть свою давнюю подругу, но сейчас хочу лишь одного – принять душ, чтобы смыть с себя те часы на складе, а потом долго рыдать в подушку, прежде чем смогу жить дальше.
– Ух ты, Анна. Вот это да. Это была его студия? Боже, я представляла что-то вроде романтичного лофта с кирпичными стенами и высоченными сводчатыми потолками с балками. Это что за разводы на потолке? Ну и ну.
– Не знаю, – отвечаю я. – Когда в прошлом году он показал мне квартиру, я думала аналогичным образом, но здесь он получал вдохновение, так что не мне судить.
Ну не должна же квартира производить настолько ужасное впечатление. То есть отчасти так оно и есть. Допустим, Генри снял бы такой лофт с видом на город, как описывает Моника, но он ведь писал суровые портреты – реальных людей, не приукрашенных. Это место что-то значило для него по непонятным для меня причинам, но у него они были, и я могу, по крайней мере, принять их. Когда кто-то сомневается в нем подобным образом, мне хочется защитить его, и Моника должна это понимать.
– Извини, – говорит она, вытаскивая бутылку шампанского из своей огромной сумки-тоута. – Просто… – Она озирается, подняв брови. – Это не то, чего я ожидала. Но я же принесла тебе бранч. Решила, тебе пригодится.
Она нервно приглаживает рукой гладкие черные волосы и оглядывается по сторонам, словно все вокруг слишком отвратительно, чтобы поставить сумку. Моника ведет себя немного… грубовато, что ли? Может быть, прямолинейно. Не знаю, какое слово тут подходит. Но я достаточно хорошо с ней знакома и понимаю, что главное в нашей дружбе – вести себя так, будто все нормально и достаточно просто выпить, и любая проблема решится. Болтовня о повседневной рутине и игнор ужасной реальности – вот способ пережить трудные времена, иногда именно такой друг и нужен – тот, кто не спросит, как ты себя чувствуешь. Не потому, что ей все равно, а целенаправленно, чтобы отвлечь и создать хорошее настроение.
Возможно, не это мне сейчас нужно, но шампанское и пустые разговоры о новом парикмахере Моники, «который делает потрясающее мелирование, но, к сожалению, переезжает на озеро Хавасу» и «что же ей теперь делать», не дают мне сойти с ума, поэтому мы вытаскиваем из кухонного уголка деревянный стул, ставим его на балконе рядом с уродливым металлическим и сидим, попивая из бумажных стаканчиков теплое игристое, разбавленное апельсиновым соком.
Внизу бассейновские девушки уже выносят складной стол, накрывают его клеенкой из магазина «Все за доллар» и расставляют одноразовые стаканчики, булочки для хот-догов и другие заготовки для пятничного барбекю.
Моника, должно быть, ошеломлена «Платанами», потому что ее губы сжаты, а глаза стреляют по сторонам. Она отмахивается от мухи, будто даже та – продукт этого грязного места и никогда не побеспокоила бы ее в более шикарном жилье.
– Так ты… здесь живешь? – спрашивает она.
– Нет. Ну то есть я разбираю его вещи, и квартира оплачена до следующего месяца, так что почему бы не перекантоваться здесь, пока продается дом.
– А потом куда? Ты ведь знаешь, что можешь жить у нас со Стивеном? Правда, сейчас у нас гостит его мать, но это только на неделю, слава богу. Она сказала Кэти, что ее Барби одеты как шлюхи, а потом заказала для них платья в деревенском стиле. Можешь себе представить, что их вообще шьют? Теперь Кэти играет в «Деревню амишей» или «Маленький домик в прериях», в общем, ее куклы ругаются на заднем дворе, и она хочет продать домик Барби с приличной прибылью. Так что, если тебе нужен риелтор… – говорит она, и я ухмыляюсь.
– Я серьезно, – продолжает она. – Если ты не хочешь возвращаться домой, у нас есть домик у бассейна. Ты будешь там сама по себе, можешь оставаться сколько захочешь.
– Спасибо. Я еще не решила, что буду делать.
Я не говорю ей, что до сих пор мечтаю просто уехать и скитаться по свету, а не покупать еще один дом в пригороде и умолять взять меня на выматывающую работу журналистом средней руки, хотя мне все равно не дадут эту должность.
– Мне просто нужно разобраться во всем и… понять, что произошло, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
– А теперь скажи честно, ты уверена, что он сделал это не из-за тебя? Он был в депрессии. В смысле, я лишь надеюсь, что ты не винишь себя в…
– Не виню, – отрезаю я.
На мгновение я и забыла – никто ведь не знает, что это убийство. Я не могу ей сказать. Просто не в состоянии произнести это слово вслух. Мне надо узнать больше, прежде чем я вынесу это на публику и утону в сочувствии, вопросах и непрошеных советах. Я должна мыслить ясно и сосредоточиться. Ради Генри.
За спиной Моники с шипением вспыхивает спичка, моя подруга дергает головой и разливает свой коктейль на блузку.
– Блин! – вскрикивает она.
– Привет, дамы.
Это Бэбс в розовом халате и желтых шлепанцах. Она глубоко затягивается сигаретой и улыбается.
– Господи, – потрясенно выдыхает Моника и поворачивается ко мне за объяснением, а потом обратно
