Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье
Родителями, Садовскими да сотрудниками госпиталя ограничивалось нынешнее общение Алексея. Варвара Дмитриевна лечилась в Петербурге, а его названый партнёр, бессовестный рыжий газетчик, и вовсе исчез. Последнее, что помнил Алексей, – горячечный шёпот «Эйлер, вы живы?» после того, как его вынули из воды. Алексей тогда спросил, что случилось, и рыжий ответил, что господин Туманов стрелял сначала в Алексея, а после в себя. В Алексея не попал, а в себя не промахнулся. Позже это подтвердили и другие свидетели. После этих слов Алексей впал в забытьё. Всё время, пока доктор Дубов выхаживал Алексея, рыжий не появлялся. И только лишь спустя несколько недель Алексей смог осознать, что, бесцеремонно толкнув в спину, газетчик спас ему жизнь.
Алексей взял за привычку проверять номера «Московского листка», но ни в одной из публикаций узнать руку рыжего у него не выходило. Не знали о нём ни Варя, ни Зинаида Порфирьевна. Для них Квашнин исчез, не попрощавшись. Логично было бы предположить, что газетчик всё-таки отправился на фронт, да там и сгинул. Но почему-то Алексею казалось, что не всё так просто. А может, ему не хотелось признавать такой вариант.
Также у Садовских Алексей надеялся узнать последние новости о Варе. Алексею Варя не писала, зато подруге своей Зинаиде Порфирьевне как по часам слала письмо в неделю, такой у них был уговор. Благодаря ходатайству Алексея и связям Зинаиды Порфирьевны Варе сделали уже три пластические операции, однако девушка наотрез отказывалась прислать свою фотографическую карточку. Впрочем, дела шли неплохо, и Георгий, навещавший Варю в прошлом месяце, уверял, что ещё немного, и девушка станет красоткой пуще прежнего. Как она распорядится своей красотой в будущем, мужчины не обсуждали, а сама Варвара Дмитриевна далёких планов предпочитала не строить. Она давала частные уроки французского детям и немного брала переводы. Узнав об этом, Дубов долго сокрушался, что зря Варенька оставила медицину. Устав слушать, Алексей однажды высказал в сердцах, что не подходит деятельной натуре Варвары Дмитриевны всю жизнь работать сестрой милосердия. Ей бы учиться на врача, а девушек до сих пор на медицинские факультеты не принимают, что удивительно для 1916 года![106] Дубов вздохнул и, к удивлению Алексея, согласился. «И то правда, прекрасный хирург из Вареньки мог получиться», – неожиданно заключил он.
После излечения Алексей принял решение продолжить исследование лейкемии. Он систематизировал свои записи и выпустил статью, вызвавшую резонанс в научном сообществе. Часть коллег проявили живой интерес, но нашлись и критикующие. Особо показателен был отклик коллег, наблюдавших Анну Юрьевну Вельскую, но отказавших ей в лечении. Эти люди критиковали Алексея жёстче всех. Да только он, закалённый тяжбой со следователем Макрушиным, их не слушал, а продолжал искать правильную формулу для лекарства.
Что касается самого следствия, господин Мендель оказался прав. Даже оставив притязания отправить Алексея на каторгу, Макрушин тянул дело на основании нехватки доказательств виновности погибшей пары Вельской и Туманова. Из-за этого Алексей не мог принять в наследование особняк Малиновских. Да он, собственно, и не хотел. Даже в страшном сне он не мог представить себе владение этим мёртвым домом. Он давно бы отказался, но для того, чтобы отказаться, парадоксальным образом сначала нужно вступить в права наследования.
Гораздо больше Алексею не нравилось то, что Макрушин вышел сухим из воды и никакого служебного взыскания за проваленное дело не получил. Даже ходатайство Селиверстова не помогло, скорее наоборот. Селиверстов всё-таки столичная птица, а Москва… это Москва. Здесь столичных не жалуют. Сдавалось Алексею, что полицмейстер готов был держать Макрушина на месте лишь для того, чтобы уесть петербургских умников. Всё это вызывало досаду и горечь. Никакой технический прогресс, никакая телефонизация и электрические фонари не способны сдвинуть с места московское провинциальное чиновничество!
Алексей был почти готов, когда в дверь постучали. Полагая, что за ним уже прибыл шофёр, Алексей распахнул дверь. На лестнице стоял невнятный мужичок.
– Посылка вам, барин, – пробасил он и протянул Алексею дурно пахнущий свёрток, на котором печатными буквами были выведены имя и адрес Алексея.
Осторожно приняв свёрток и удерживая на вытянутых руках, Алексей перенёс его в гостиную. Раскрывать не хотелось. Рядом с этой посылкой требовался дополнительный воздух, но окно и без того было распахнуто. Алексей задержал дыхание и только после этого потянул бечёвку, опоясывающую свёрток. Внутри оказалась сушёная рыба, завёрнутая в несколько газетных слоёв.
Некоторое время Алексей оторопело взирал на рыбу (незнакомой ему, кстати, породы), затем отложил её в сторону и принялся ворошить упаковку в поисках подсказки. Его имя и адрес однозначно указывали, что посылка предназначалась ему, но любви к сушёной рыбе он никогда публично не заявлял, чтобы получить такой подарок.
Алексей развернул газету заглавной страницей к себе. Издание, на удивление добротное, называлось «Далекая окраина», номер был почти месячной давности. Примерно столько и шла посылка в Москву из Владивостока, где выпускалась газета. Там же, видимо, была поймана и несчастная рыба. Алексей проникся сочувствием к неизвестной рыбёхе. Шутка ли, преодолеть столько вёрст в газетной обёртке, а по приезде тебе ещё и не рады.
По статьям Алексей пробежался глазами не без интереса: всё то же, что и в московских изданиях, с учётом, конечно, местной специфики. И тон куда более вольный. В отдельных строках и вовсе можно было уловить критику действий правительства, что для столичной прессы в военное время было опасно и недопустимо. Видимо, на далёкую окраину страны цензура заглядывать не успевала.
Но не смелые политические рассуждения привлекли внимание Алексея, а маленькая, совершенно бытовая зарисовка о двух недотёпах-рыбаках, упустивших в море свою единственную лодку. Автор всячески высмеивал и осуждал рыбаков, так бездарно растративших имущество. Подписана заметка была «Неравнодушный гражданин А. Ф. Эйлер».
Некоторое время Алексей с изумлением взирал на это словосочетание, а потом разразился громким, счастливым смехом. Вот зараза! Всё-таки рыжий – гений! Лучшего способа сообщить о себе и не придумаешь! Вонючий свёрток с испорченной рыбой недвусмысленно сообщал, что Антон Михайлович Квашнин жив и здоров, пребывает в городе Владивостоке, где реализует журналистское призвание. Отсылки на фронт он успешно избежал, попросту говоря, дезертировал. И, если судить по содержанию издания, занял стойкую антимонархическую, практически революционную позицию. Уж не от Варвары ли Дмитриевны Квашнин нахватался идей?
Осуждать изворотливого газетчика не хотелось. Алексей был рад, что рыжий нашёлся. Совесть у Антона Михайловича гибкая, а воли к жизни – хоть отбавляй. И путь, который он выбрал, вполне этим качествам соответствует.
– Что бы вы ни натворили, Антон Михайлович, а вы мне друг, – проговорил сам себе Алексей, решительно выбрасывая
