Коллекция Энни Мэддокс - Шарлотта Брандиш

Глава восемнадцатая, в которой Оливия сначала теряет, а затем вновь обретает надежду, после чего вверяет свою судьбу духам ветра и воды и становится свидетельницей мистических ритуалов тайного общества

– Вас прислала мисс Эппл? – флегматично поинтересовалась Эвелин Лавендер, глубоко затягиваясь предложенной инспектором папиросой. – А-а, не имеет значения… – махнула она рукой, разгоняя табачный дым по крошечной кухне. – Сент-Леонардс закрывают, так что я всё равно лишусь работы. Как вы нас нашли?

– Вы можете лишиться не только работы, мисс Лавендер, если не объясните, что здесь у вас происходит и кем вам приходится тот человек, что лежит наверху, – Тревишем предпочёл перейти в наступление, дабы не признаваться в слежке и необоснованном вторжении в жилище.

Инспектор с Оливией расположились у стола, хозяйка же осталась стоять. Лампа на стене сочила свет еле-еле, но даже так бросалось в глаза, что на кухне страшный беспорядок.

– Наверху Дерек, мой муж. Он сошёл с ума, инспектор, – с тем же спокойствием объявила Эвелин Лавендер и медленно протянула руку, чтобы стряхнуть столбик пепла в пыльное блюдце. Ладонь у неё тряслась, хотя лицо сохраняло бесстрастное выражение. – Да, я замужем, и знай об этом мисс Эппл с самого начала, я бы не получила место в Сент-Леонардсе. Я солгала ей, но предпочла бы рассказать об этом сама, если вы не против, мисс Адамсон, – обратилась она к Оливии.

Та кивнула и не нашлась что ответить. Сейчас ей было ужасно стыдно, что она вот так ворвалась к больному человеку, а ещё её настигла странная апатия, и страшно хотелось пить.

– Сошёл с ума… – повторила она, с трудом разомкнув пересохшие губы. – Как именно называется его болезнь?

На этот раз столбик табачного пепла упал на затёртый линолеум. Эвелин Лавендер часто заморгала, но справилась с эмоциями и ответила с прежней флегматичностью:

– У него шизофрения. Дерек не может выходить из дома, его преследуют голоса, он ничего не ест, кроме консервированного мяса. Ему мерещится, что вся остальная еда пахнет гарью. Он может не спать несколько дней, и тогда мне приходится давать ему хлорал, украденный из приютской аптечки. Иногда слух отказывает ему, и тогда он ничего не слышит, ни единого звука, кроме тех голосов, что его терзают.

– Вы показывали его докторам?

– Докторам? – Эвелин Лавендер усмехнулась, и усмешка её была полна горечи. – А вы хоть знаете, как их таких лечат? Пропускают через тело электрический ток, держат в ледяной ванне… С головой, пока человек не начинает захлёбываться! Привязывают к кровати! Это вы называете лечением, да? Вы думаете, я позволю сделать такое с ним? Думаете, я сама, собственными руками отдам его им на растерзание? Да, Дерек вдвое старше меня, он небогат, у него ничего нет, кроме этого дома, и он попал в беду. Но он мой муж. Я не позволю мучить его!

Она всё больше горячилась, и от нарочитого спокойствия не осталось и следа, но говорила шёпотом, чтобы сдержать рвущееся наружу отчаяние. Выхватив из портсигара инспектора ещё одну папиросу, Эвелин Лавендер долго прикуривала, роняя спички, и казалась до крайности измученной, как человек, потерявший всякую надежду и готовый признать себя сломленным.

– Значит, книга про лечение шизофрении принадлежит вам? – спросила Оливия. – И брошюра Мэри Стоупс тоже?

Эвелин Лавендер покраснела.

– Вы же понимаете, мы не можем позволить себе иметь детей. Такие вещи передаются по наследству.

– Что ещё Энни брала у вас?

– Так, по мелочи. Брошь, серёжки, пудреницу, помаду. Всё, кроме денег, поэтому я сразу поняла, что за кражами стоит именно она. Маленький Энди не смог бы удержаться от соблазна, хотя мистер Адамсон строго-настрого приказал ему не красть ничего, кроме жестяных монеток.

– Мисс Лавендер, как часто у вашего мужа случаются припадки? И всегда ли во время приступа он вспоминает об этом месте, Oвилье-ла-Буассель? – поинтересовался Тревишем, вынимая блокнот с карандашом.

Видя, что инспектор собирается записывать её слова, Эвелин Лавендер переменилась в лице, однако ответила честно, не щадя себя:

– У Дерека бывают моменты просветления, хотя в последнее время приступы участились. Я думала, что нашла доктора, который сумеет ему помочь, но это стоило денег, которых у нас не было. Я копила, во всём себе отказывала, таскала консервы из кладовой – у детей, у сирот, как последняя дрянь! – и всё оказалось зря. Доктора Хеллмана объявили шарлатаном, он закрыл кабинет и уехал из Лондона, а Дереку всё хуже и хуже. Не забирайте его у меня, инспектор, прошу! – взмолилась она. – Позвольте ему остаться со мной! Стоимость украденного я возмещу завтра же.

– Никто никого никуда не забирает, мисс Лавендер. Полиция не занимается такими случаями, а уж кража консервов интересует меня в последнюю очередь, – успокоил её инспектор. – Лучше скажите, когда это началось? Вы знали о его недуге, когда выходили за него?

Она покачала головой и глубоко вздохнула, чтобы прийти в себя.

– Когда мы поженились, с Дереком всё было хорошо. Мой отец был против этого брака, он даже вычеркнул меня из семейной книги, но мы не унывали. Переехали в Лондон, у нас было столько планов…Мы оба тогда начали новую жизнь. У нас был дом, мы друг у друга, Дерек собирался устроиться в контору по продаже автомобилей. А потом мы попали в аварию. Автобус врезался в ограду моста, был взрыв, я помню, что-то загорелось… Всех быстро вывели, и никто не пострадал. На Дереке не было ни царапины, но он перестал слышать сначала одним ухом, а потом двумя. Через неделю слух к нему вернулся, но начались странности, и с тех пор ему становится только хуже.

В подтверждение её слов наверху послышался жалобный стон, и Тревишем с Оливией поспешили завершить визит, не дожидаясь, пока Эвелин Лавендер придёт в себя и задастся резонным вопросом, по какой такой надобности старший инспектор Скотланд-Ярда на пару с приютским секретарём следили за ней среди ночи и кого они надеялись обнаружить в доме её несчастного супруга.

***

– Бедняжка мисс Лавендер. Вот для кого она взяла хлорал, вот почему на флаконе её отпечатки. Но нам-то что теперь делать? Где искать Филиппа? А я так надеялась, что сегодня всё закончится…И эти консервы… Получается, их брали не для Филиппа, – от разочарования голос Оливии звучал надтреснуто, будто она простудилась.

Дождь немного утих, и ветер переменился. Температура ощутимо упала, и в свете фонарей мостовая засияла тонким ледком.

– Десять против одного, это не шизофрения, – задумчиво произнёс Тревишем, аккуратно