В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари
Аврелий лишь понадеялся, что Богиня не слишком поспешит со своим очистительным трудом и оставит ему время еще немного насладиться всеми теми ужасными пороками, которые с таким пылом осуждал ревностный Нигелло. Он лишь вяло кивнул, подыгрывая ему. С религиозными фанатиками спорить было бесполезно, думал он. Уверенные, что владеют единственной и неопровержимой истиной, они считали совершенно естественным, что другие должны принимать ее на веру без всяких возражений.
— Преданность Исиде возносит тебя над этой грязной помойкой, — неистовствовал Нигелло. — Что такое земная жизнь, как не простой переход в царство загробного мира? Богиня, воскресившая мужественность своего убитого супруга, спасет и нас от смерти, даруя тем, кто этого заслуживает, вечность мира и ликования!
«Целую вечность ликовать, боги, какая скука!» — подумал про себя патриций, с сокрушенным видом слушая проповедь.
Наконец Нигелло был вынужден прерваться, чтобы приступить к своим обязанностям в храме. Дело в том, что небольшая община назначила его временно исполнять роль покойного Палемнона, в ожидании, пока из Египта укажут нового верховного жреца. А поскольку в Александрии, похоже, не слишком беспокоились о новообращенных из Бай, можно было поспорить, что Нигелло продержится на этом посту довольно долго.
Как только новоявленный верховный жрец удалился, Вибий смерил сенатора взглядом, полным откровенного недоверия.
— Нигелло проявляет наивность, принимая всерьез твой интерес к Исиде, сенатор, — резко прокомментировал он. — Но меня не проведешь. У тебя на лице написано, как ты гордишься тем, что ты эпикуреец, который насмехается над богами и верит лишь в бренный человеческий разум. Твое поведение — оскорбление для истинно верующих.
— Я уважаю твои убеждения, Вибий, а ты уважай мои! — отрезал сенатор, которому проповеди уже осточертели.
— Я был таким же скептиком, как и ты, когда пришел сюда, уже готовый умереть, после того как все светила Капуи признали меня безнадежным. У меня не оставалось никакой надежды, но Богиня полностью меня исцелила, и с тех пор я служу ей. Разумеется, ты припишешь мое чудесное исцеление случаю или ошибке врачей…
Ипполит примирительно вмешался:
— Прояви должное терпение, Вибий. Нельзя же ожидать, что ты обратишь сенатора вот так, с наскока. Мы должны выслушать его мнение, пытаясь в то же время предоставить ему неопровержимые доказательства милосердных деяний Исиды. Конечно, чтобы по-настоящему понять, он должен попросить о посвящении в таинства и тоже пройти через наш чудесный опыт…
Патриций навострил слух: со стороны ему было бы практически невозможно проникнуть в тайны этих загадочных церемоний, но, став приверженцем культа, он развязал бы себе руки. В конце концов, разве не обращался он уже к Некромантейону, к Дельфийскому оракулу и даже к Кумской сивилле в надежде раскрыть их уловки? Еще одно посвящение не принесет ему особого вреда.
— Признаюсь, это меня влечет, но кое-какие сомнения еще остаются, — сделал он вид, что колеблется.
— Это естественно, естественно! Но Богиня, вот увидишь, сумеет ответить на все твои сомнения! — воскликнул Ипполит, и, казалось, он лучился радостью.
Вибий, ничуть не убежденный внезапным рвением сенатора, под каким-то предлогом поспешно удалился.
— Знаешь, это совсем неправда, что Исида требует отречения от всех удовольствий. Напротив, она возвращает в тысячу крат то, что, казалось бы, отнимает, — объяснил Ипполит, когда они остались одни.
— Неужели? — удивленно спросил патриций, гадая, не имеют ли к этому щедрому воздаянию отношения две очаровательные жрицы.
— О, сенатор, если бы ты знал, что я испытал! — ликовал Ипполит, и глаза его блестели.
— Но это правда, что ты и Богиня… — заговорщицким тоном прошептал патриций.
— Кажется невероятным, правда? — сказал юноша с восторженной улыбкой, и Аврелий не счел нужным его разубеждать.
— Была глубокая ночь, — вспоминал Ипполит, — и я долго молился. Палемнон приготовил мне снадобье, чтобы настроить душу на экстаз…
«Значит, жрецы используют наркотики и галлюциногены, чтобы обманывать легковерных», — перевел для себя Аврелий.
— …Я уже готов был поддаться сну, когда в дыму благовоний мне явилась Богиня. Она была огромна и великолепна, облачена в длинную золотую мантию…
«Опытная актриса на ходулях, надежно скрытых просторным плащом, — заключил патриций. — Нужно как можно скорее выяснить, кто она».
— …Она возлегла на меня, лежавшего нагим в центре священного ковра со знаками зодиака, и…
Тут юноша прервался, слишком взволнованный, чтобы продолжать рассказ.
«Что ж, постановка неплоха, — подумал Аврелий, — и может даже оказаться весьма занимательной». И он тут же решил просить о посвящении в первые таинства.
Кастор сидел на скамеечке у подножия триклиния своего хозяина, попивая выдержанное фалернское, которое Помпония приберегала для особ консульского ранга.
— Добрая половина состояний Ипполита и Нигелло уже ушла на пожертвования. К тому же, оба составили завещания в пользу храма. А вот Вибий проявляет меньше щедрости, хотя за последние пару лет, с тех пор как перебрался сюда из Капуи, его доходы многократно выросли благодаря вложениям в верфи, — доложил вольноотпущенник и сделал знак виночерпию снова наполнить его чашу.
— Исида ведь покровительница мореплавателей, в память о морском путешествии, которое она предприняла, чтобы собрать части тела своего супруга Осириса, убитого коварным Сетом, — напомнил Аврелий.
— А затем зачала сына Гора от покойного мужа, почему и считается Богиней воскрешения. Как защитницу моряков, ее почитают по всему побережью, и каждый год в ее честь устраивают праздник по случаю открытия средиземноморских торговых путей, — закончил Кастор, который, как истинный александриец, знал египетские мифы назубок.
— Ты что-нибудь узнал о Палемноне и жрицах? — спросил патриций.
— Обе девушки, Эгла и Арсиноя, — сестры, вольноотпущенницы разорившейся семьи из Стабий. Отпущенные на волю без единого сестерция, они стояли перед выбором: храм или лупанарий. Сомнений у них не было: роль жрицы дает немало привилегий.
— И если им захочется доставить себе известное удовольствие, им остается лишь играть роль Богини с самыми молодыми и пылкими адептами, — с иронией заметил сенатор.
— Что до Палемнона, то я, по правде говоря, немногое разузнал. Он появился
