Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская
– Он совсем не писал от руки? – спросила Айрис.
– Очень редко. Пометки только делал. Вот здесь можно посмотреть, – миссис Этеридж подвела её к витрине.
Под стеклом лежало несколько медалей и три машинописных листа с небольшим количеством пометок карандашом. На каждой странице не больше пяти: пара вычеркнутых слов, пара заменённых, три запятые и четыре стрелочки, указывавших на новый порядок слов. Одиннадцать мелких правок на три листа. Очень мало.
Правки были сделаны не тем изящным спенсерианом, что на дарственной надписи. Почерк был куда менее витиеватым и в целом небрежным, а буквы походили на печатные.
– А это он писал? – Айрис указала на потрёпанный лист, исписанный от руки, но и сама тут же сообразила, что это писал другой человек.
Почерк был ясным и чётким, хорошо поставленным, но это был не спенсериан, а тот самый стиль начертания, которому учили в школах сейчас. Айрис тоже так писала когда-то, но в старших классах почерк сильно изменился, хотя основа проглядывала.
– Нет, это письмо прислали из школы, из Севингтона. Один из одноклассников капитана Этериджа сам стал учителем. Когда он узнал про ранение, про то, что нужны были деньги на лечение, то устроил в школе сбор средств. Он и его ученики написали очень трогательное письмо, как они гордятся героическими поступками севингтонца. На обратной стороне больше шестидесяти подписей! Они прислали около двадцати фунтов. Мама рассказывала, капитан Этеридж плакал, когда получил эти деньги.
– А что у его были за ранения? – решила спросить Айрис. То, что она слышала от профессора Ментон-Уайта и миссис Купер, звучало ужасно.
– Доктора сказали, что это был осколок артиллерийского снаряда. Но капитан Этеридж сам ничего не помнил. Он был среди инженеров, которые обследовали захваченные укрепления и мост. И тут начался обстрел. Очнулся он в госпитале несколько недель спустя. Судя по всему, после обстрела его посчитали убитым, потому что у него практически не было лица, сплошное месиво. Скорее всего, солдаты бежали прямо по нему, отсюда такое большое количество переломов, травмы позвоночника. Понимаете, они не знали, что он жив, а ситуация была наверняка критическая… Его нашли через день, когда пришли забирать тела. Он был без сознания, а опознать его не могли. Никаких вещей не сохранилось, от лица уцелела разве что четверть. Даже когда он пришёл в сознание, то не мог дать знать, кто он. Он не мог говорить и был сплошь забинтованный: не мог ни пальцами пошевелить, ни моргать, например. Я как представлю, что он чувствовал, когда пришёл в себя, дурно делается! Не может шевельнуться, полная темнота из-за бинтов, не понимает, где он… Кошмар. Но у него была контузия, возможно, он бы и без повязок на лице не понимал, что с ним происходит… И представляете, через несколько недель его кто-то опознал! Но командование уже успело отправить сюда сообщение о том, что капитан Этеридж погиб, и доктора не хотели зря обнадёживать родных вторым письмом… Они же не знали, что у него и родных-то не было. Тётка, мисс Бинбрук, уже умерла. Был один очень дальний родственник в Канаде, но с ним он связь не поддерживал. Вообще его не знал. Когда стало ясно, что капитан Этеридж окреп и выживет, когда начал понемногу общаться знаками – он пальцем чертил буквы, – его разрешили переправить в Англию. И тогда же написали, что он жив. Он сначала лечился в военном госпитале, а потом приехал сюда. Мне тогда было девять лет, и мама запрещала мне входить в эту комнату. Говорила, что зрелище не для детей, да и не каждый взрослый вынесет. Она сама занималась всеми повязками и прочим, доктор приезжал раз в неделю. Я не видела, каким было его лицо до операции. Но даже после… – Миссис Этеридж покачала головой и прикрыла глаза. – Я не хотела бы говорить об этом. Это всегда было чрезвычайно болезненной темой для моего мужа, и даже если его уже нет, я бы не хотела это обсуждать.
– О, простите! – смущённо воскликнула Айрис. – Это был бестактный вопрос. Я просто поражена тем, как человек так… так сильно ограниченный в своих возможностях, с одной плохо работающей рукой, не имеющий даже возможности диктовать, написал такие удивительные книги!
– Он долго обдумывал каждую фразу, прежде чем печатать. У него не было возможности писать один черновик, другой, третий, как делают остальные.
Айрис кивнула. Теперь она лучше понимала, почему проза Этериджа была такой плотной, насыщенной, ёмкой. Каждое предложение стоило долгих минут раздумий, каждое слово требовало физических усилий, поэтому в его рассказах и не найти ни одного лишнего слова. Цена каждого была высока.
– А как он работал с редактором из издательства? – спросила Айрис, хотя многое уже знала от Ментон-Уайта.
– У редакторов было мало правок, насколько я помню, – ответила миссис Этеридж. – Но его всё равно утомляла переписка с ними. Поэтому последние книги он отказался редактировать. Тогда он уже хуже себя чувствовал, быстро уставал…
– А как же общение с семьёй, с доктором? Он тоже всё печатал на машинке?
– Для самых распространённых вещей он придумал знаки, примерно как язык глухонемых. Что-то более сложное он печатал или писал. Хотя такое происходило редко. За несколько лет он так обустроил свою жизнь, что ему почти не приходилось о чём-то просить. Моя мать, я сама и наш садовник – мы заранее знали, что и когда нужно делать. И у него были колокольчики, – миссис Этеридж указала на низкий подоконник одного из окон.
По самому его краю выстроились не меньше десяти колокольчиков вроде тех, какими в прошлом веке вызывали прислугу; все разного размера и с разными ручками.
– Все, кто жил в доме, знали звук каждого. Понимаете, если бы колокольчик был один, то он бы вызывал им меня, к примеру, потом надо было
