Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская
Айрис поставила чашку на блюдце, намеренно громко звякнув, но отвлечь тем самым Ментона-Уайта от воспоминаний о его вздорной тётушке не сумела. Он долго рассказывал о ней, пока Айрис не сумела ввернуть свой вопрос:
– А почему Питер Этеридж не мог говорить? Какая-то болезнь?
– О нет! Тяжелые ранения. Битва на Сомме. Вторая битва на Сомме, если быть точным. Он был капитаном в инженерных войсках. Они строили все эти сооружения, окопы, блиндажи, восстанавливали мосты. Он прошёл всю войну, а под самый конец не повезло… Он был пациентом доктора Гиллиса. Слышали про него? – Профессор Ментон-Уайт посмотрел на Айрис. Он как будто надеялся, что она всё поймёт по одному этому имени, и ему не нужно будет ничего объяснять.
– Кажется, я слышала это имя, но не могу вспомнить, кто это.
– Гарольд Гиллис во время Первой мировой открыл в Лондоне госпиталь, где восстанавливали лица[14]. Это была другая война, непохожая на все предыдущие, и другое оружие. Солдаты получали раны, которых до того никогда не видели, а если и видели, то всё равно не могли сохранить человеку жизнь. А к тому времени медицина сильно шагнула вперёд, людей даже с самыми тяжёлыми ранами спасали, но их лица… Эти фотографии и рисунки нигде не публиковались, кроме как в специальных журналах, и то редко, но мне как-то довелось их увидеть. Уму непостижимо, что человек мог лишиться такой огромной части лица и всё ещё жить. У них не было подбородков, щёк, носов… Носы – это ерунда по сравнению со всем остальным, поверьте мне. Гиллис считал, что может вернуть солдатам если не прежнее лицо, то хотя бы такое, которое не заставит родных отшатываться в ужасе. Можно сколько угодно говорить о том, что внешность не важна, но люди всё равно больше расположены к физически привлекательным людям, а уродство вызывает у нас страх, желание отвести глаза. Насколько я знаю, Гиллис пересаживал кожу с других участков тела, формировал из них подобия ртов, носов, скул, но далеко не каждое повреждение можно было исправить… Капитан Этеридж, как я понял, оказался одним из тяжёлых случаев. Видимо, была тяжёлая травма челюсти, и он утратил способность говорить. А ещё он потерял глаз. Передвигался он в кресле, печатал одной рукой. Печатать ему было проще. Поэтому он ни с кем никогда не встречался – стеснялся увечий. По этой же причине в книгах не было фото. Он был затворником, никогда не покидал дом, почти никого не принимал, кроме доктора. И это одна из причин, почему книги с его автографом – такая редкость. Он мог писать, но рука быстро уставала, поэтому он не раздавал автографы пачками.
– Я не знала… – сказала ошеломлённая Айрис.
– Он ясно дал понять людям в издательстве, что не желает, чтобы эти факты о нём стали известны. Если бы мисс Берлинер тогда не проболталась, я бы тоже не узнал… А ведь он мог бы использовать это в свою пользу…
– В каком смысле?
– Для привлечения внимания к своим книгам. Он же не просто какой-то журналист, бухгалтер или учитель. Он – участник нескольких легендарных сражений, человек, утративший лицо, возможность говорить, возможность писать. Он несколько раз побывал на краю смерти. Все врачи говорили, что ему не выжить, но он вернулся с того света! Первый раз случился, кстати, ещё до армии, когда Этеридж был подростком. В «Чатто» его уговаривали раскрыть хотя бы часть биографии, это вызвало бы огромный интерес публики, особенно когда вышел третий сборник, где были в том числе рассказы про войну и предвоенные годы. Тогда у Этериджа уже была кое-какая известность, и такие подробности могли бы подогреть интерес. Но он отказался. Сказал, что не станет эксплуатировать эту тему. Он хотел, чтобы его читали ради самих историй, а не из болезненного любопытства к чужому несчастью и чужим увечьям. Это было для него делом принципа. – Ментон-Уайт вздохнул. – Я это всё рассказал, чтобы вы поняли, почему книг с его подписями так мало. Есть люди, которые охотятся за автографами даже мало-мальски известных писателей, но у них не было ни малейшего шанса получить подпись капитана Этериджа. Встретить его где-либо было невозможно, связаться иным образом – тоже. Издательство даже не пересылало ему письма читателей: после печати книга переставала его интересовать. Кстати, история с ранением и затворничеством позднее выплыла наружу, но уже после его смерти. Его жена… Она, оказывается, тоже считала, что Этеридж зря всё это скрывал. Она хотела, чтобы мир узнал о нём. Так что она открыла что-то вроде маленького музея в доме. Но это всё произошло лет через семь или восемь после выхода последней его книги. Пообсуждали, но сенсации не произошло. Даже допечатывать ничего не стали.
– У Этериджа есть музей? – на всякий случай переспросила Айрис. – Вы сказали, он жил неподалёку от Шиптона. Это тот Шиптон, который Шиптон-андер-Уайчвуд? Я проезжала эту станцию сегодня.
– Да, этот самый… На линии Котсволд.
– А вы там были?
– Я? Нет, никогда. Я даже в доме Китса не был, не то что… То есть Этеридж – достойный автор, но я увлечён им не до такой степени, чтобы поехать в его музей. Не думаю, что его жизнь в том доме была хоть сколько-то увлекательна, принимая во внимание кресло-каталку и прочее. В общем,
