В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари
Что, если она знала еще больше об этом деле? Старуха вела себя так, словно и не помнила неосторожной фразы, брошенной в пьяном угаре.
И потом, были и другие возможности: например, Демофонт, или сама Оппия, которая в молодости была повитухой.
Дина часто бывала в лупанарии, чтобы встретиться с Рубеллием. Ничего не стоило Оппии предложить ей уладить проблему.
Аврелий огляделся. Блуждая в мыслях, он прошел уже немало и в этот момент спускался по склону Капитолия к Форуму.
Он решил быстро пересечь многолюдную площадь, чтобы его не узнал какой-нибудь проситель с готовой наготове мольбой.
Низко опущенная голова и деловитый вид позволили ему невредимым добраться до храма Диоскуров, но перед большой книжной лавкой Созиев усердный служащий счел своим долгом зычным голосом поприветствовать одного из лучших клиентов:
— Ave, сенатор Стаций!
Аврелий тут же его оборвал и на миг поверил, что пронесло.
Но увы, знаменитое имя, произнесенное во весь голос, уже привлекло всеобщее внимание.
— Аврелий! Я давно тебя ищу! — остановил его всадник, погрязший в долгах. — У меня есть для тебя по-настоящему выгодное дело!
— Благородный господин, — проскулил старый вольноотпущенник, вечно нуждавшийся в деньгах, дергая его за рукав.
— Публий, сокровище мое! — кричала тем временем издалека модная куртизанка, чьими услугами утонченный патриций остался весьма недоволен.
Внезапно в толпе просителей Аврелий с ужасом заметил призрачную фигуру Лентула, который пытался ухватить его костлявой рукой, высунувшейся, словно гарпун, из складок тоги.
— Стаций! Где ты пропадал вчера в Курии? — скрипел старый зануда. — Мы голосовали за постановление чрезвычайной важности!
Лентул был сверх того, что мог вынести молодой сенатор в его душевном состоянии.
Повернувшись спиной к просителям, он молнией влетел в лавку Созиев и, выскочив через заднюю дверь, пустился в бесславное бегство, как вдруг очутился перед домом весталок.
Он перевел дух и поднял взгляд к Палатинскому холму. На этом холме решались судьбы мира, оттуда всемогущий Цезарь правил бескрайней империей.
«Бедный Клавдий», — подумал патриций. Более пятидесяти лет им пренебрегали и над ним смеялись, а потом, в один прекрасный день, он оказался на вершине власти, избранный императором против своей воли.
Аврелий помнил его еще простым гражданином, которого все избегали, несмотря на его блестящий ум. Они не раз встречались в библиотеке Азиния Поллиона, которая, как и все прочие в Риме, всегда была открыта для публики.
Острый ум зрелого ученого очаровал юношу, и он стал одним из его немногих друзей.
Но с тех пор как ученый товарищ по чтению стал божественным Цезарем, Аврелий больше его не искал. Он был горд и предпочитал не искать покровительства, чтобы жить как свободный человек и римский гражданин.
Тем более, если однажды ему и вправду понадобится его потревожить, кто знает, вспомнит ли о нем старый калека? Слишком многие теперь ему льстили.
Погруженный в эти мысли, Аврелий дошел до начала Аппиевой дороги.
Оставив позади длинный силуэт Большого цирка, он углубился в улицу. Викус Скаури должен был выходить где-то здесь, слева от него.
Наконец он его нашел и через несколько мгновений был в лупанарии.
Оппия, казалось, не удивилась, снова увидев его, но прием сразу стал куда менее теплым, когда выяснилось, что патриций пришел не за ее девочками.
Уже сама покупка, а точнее «реквизиция», Поликсены настроила содержательницу притона против магистрата. Его же высокомерный вид был ей почти невыносим.
Но, как известно, клиент всегда прав, и лучше все-таки со всеми поддерживать хорошие отношения, тем более что сенатор Стаций, похоже, был в добрых отношениях с тем очаровательным александрийским принцем.
— Рубеллий здесь? — грубо спросил Аврелий.
Сводница бросила долгий, алчный взгляд на его набитый кошель.
— И не жди вознаграждения, женщина, — предостерег он. — Радуйся, если я не упеку тебя в Мамертинскую тюрьму!
Призрак ужасной темницы так встряхнул эту жердь, что она поспешно решила сотрудничать.
— Нет, — осторожно ответила она, оставив фразу незаконченной.
— Я прекрасно знаю, что он был у тебя в последние дни, — бросил патриций.
Оппия взвесила общественное положение и влияние собеседника. Да, этот человек мог доставить ей большие неприятности. Лучше поступиться профессиональной сдержанностью и ответить начистоту.
— Он был здесь, но ушел несколько дней назад.
— Он сказал, куда?
— Нет, но один из слуг слышал, как он спрашивал, когда отходит судно в Остию.
Остия.
Неужели Рубеллий хотел уплыть в далекие края?
— Сколько раз он приходил с девушкой?
— Много, благородный сенатор, много. Он был так влюблен! Я давала ему комнатку на заднем дворе. Они вызывали у меня такую нежность, эти два голубка!
«Особенно потому, что платили не торгуясь», — подумал Аврелий.
— Мой друг Кастор, — сказал он, используя имя вольноотпущенника как волшебный ключ, — говорил мне, что когда-то ты была повитухой. Почему же теперь ты посылаешь своих женщин к этому грабителю Демофонту?
— Мне пришлось бросить это дело много лет назад. Знаешь, несчастный случай, — ответила Оппия, показывая ему правую руку: три пальца были или казались совершенно неподвижными. — Я не знала, как сводить концы с концами. К счастью, среди моих юных клиенток нашлась пара, которая была не прочь немного подзаработать. Так я и начала, с двух девочек, а теперь посмотри: мой бордель — один из самых престижных в Риме, — с гордостью заключила она.
Патриций повертел ее руку в своих, затем, без предупреждения, вонзил острый ноготь ей в подушечку пальца и сильно нажал.
Она даже не вздрогнула.
Затем капля крови обагрила палец.
Оппия недоуменно посмотрела на него, но возразить не посмела.
Патриций одобрительно кивнул.
— Окажи мне милость, сенатор, — смиренно взмолилась сводня. — Не говори своему другу-греку о моей руке, он не заметил. Он мне дорог, и я бы не хотела, чтобы из-за этого маленького изъяна…
Аврелий удивленно уставился на нее.
Забавно, что эта ужасная развалина, в своем полном убожестве, беспокоится о каких-то пальцах. Ей бы лучше прятать обрюзгшее лицо, дряблые руки и иссохший живот.
«Но женское тщеславие есть женское тщеславие», — размышлял Аврелий. Кто знает, сколько раз Оппия списывала на это крошечное несовершенство неизбежные и жгучие отказы, на которые обрекали ее возраст и внешность.
«Тяжело стареть, особенно блуднице», — сказал он себе, торжественно обещая ей хранить тайну.
— И еще одно… я хочу видеть комнату, куда Рубеллий приводил свою девочку. Кастор
