Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

— Что вы, нет. Издеваюсь я обычно по-иному.

Вера, снова сделав несколько вдохов-выдохов, улыбнулась самым милым образом:

— Я благодарю вас за то, что указали на недостатки в моей работе. И по-дружески предупреждаю, что обо всех подобных случаях впредь буду докладывать по партийной линии.

— Я восхищен, — после паузы признал заведующий, — не каждый способен публично исповедоваться о собственных огрехах.

Вера поняла, что сейчас будет смертоубийство. Но тут, и очень кстати, в приемной послышались возня, возмущенные вскрики, и в дверь буквально ввалилась начальница отдела кадров.

— Я занята! — рявкнула директор.

— Вот, — только и сказала та и подала ей два листка.

Это было два заявления о немедленном, с этого дня, увольнении по собственному желанию — от Рубцова и от Канунникова.

— И что? — зло спросила Вера. — Пусть отрабатывают две недели и шагают на все четыре стороны!

— Они сказали, что «не станут, и все», — пояснила кадровичка.

Эйхе восхитился:

— О как у вас. А что, так можно было?

«Заткнитесь», — подумала Вера, но вслух сказала лишь:

— Что ж, раз так. — И с ненавистью и сильным нажимом наложила две резолюции: «Уволить за прогул». — Чтобы духу их не было на фабрике и в общежитии. Сегодня же.

Кадровичка, чуть покачав головой, вышла. Белобрысый же черт даже не пошевелился, более того, посочувствовал:

— Нехорошо, что молодежь уходит с фабрики, будут проработки. И ребята хорошие, честные. Зачем так жестоко?

Вера, подавшись вперед, процедила:

— Ну вы-то помолчите! Они ж у вас халтурят по-черному, а вы тут ваньку валяете. Нам не о чем больше говорить. Дверь за вами.

— Я помню, — заверил Эйхе и поднялся. — Берегите нервы. Есть очень хорошее упражнение, я как-то Сергея научил…

— Вон!

Как раз в дверях Эйхе столкнулся с Машей, отметил:

— Людно у вас тут.

Маша, не ответив, доложила:

— Введенская к вам.

— Пригласи. Виктор Робертович, я вас не задерживаю.

— Ухожу. — И он уже вышел было за Машей…

…и тотчас вошел обратно, пятясь. В кабинет вплыла, шурша платьем, Введенская. С удивлением и некоторым недовольством посмотрев на заведующего ДПР, опустила ресницы, точно занавеси, протянула Акимовой папку.

— Добрый день. Принесла три варианта. Вы сейчас посмотрите или вы заняты?

— Посмотрю как можно скорее, как только освобожусь, — пообещала директор, поднялась, нарочито официально пожала Наталье руку. — Благодарю вас за быстроту при неизменном качестве.

— Вы же еще не смотрели, — неуверенно улыбнулась Наталья, и стало слышно, как у двери в сердце Эйхе запели соловьи.

Вера твердо сказала:

— Уверена, что все на уровне. Спасибо.

Введенская, попрощавшись, последовала к выходу из кабинета, но поскольку Эйхе так и торчал в дверном проеме, то Наталье пришлось попросить:

— Позволите пройти?

Он неловко посторонился. Дверь закрылась, как окно в иной мир. Эйхе со странным выражением на физиономии вернулся к столу, протянул руку.

— Все прощено и забыто. Дурак и больше не буду. Мир?

Акимова, демонстративно не глядя на него, молча пожала его руку.

— Кто это?

— Художник Введенская.

— Какая удача! — порадовался он, сияя. — А она только по ткани или?..

— В чем дело? — прямо спросила директор. — Она-то вам к чему?

— Нам как раз надо к октябрю оформить стены фресками революционно-воспитательного содержания…

Вера, потеряв терпение окончательно, потребовала:

— Очистите помещение. Немедленно!

Он испарился, точно унесенный весенним сквозняком, хотя обычно стучал своими сапожищами нещадно.

Глава 10

Сорокин лежал в госпитале. Когда снова скакнула козой весенняя погода, прихватило сердце очень жестко. Сержант Остапчук, перепугавшись, немедленно вызвал скорую. Прибыла злая фельдшер, поворчала на тему запущенных сосудов и самоубийств, всадила больнючий укол. И тотчас позвонила в госпиталь:

— Готовьте койку.

После чего она приказала сержанту, даже не глядя в сторону капитана, который пытался отдышаться на диване, глядя строго в потолок:

— Пакуйте. Состояние тухлое, с минуты на минуту своего добьется, а нам его труп совершенно ни к чему. Конец квартала.

С дивана донеслось:

— У нас тоже.

Но фельдшер и ухом не повела:

— Живее, Саныч.

Приехала скорая, капитана увезли.

Две недели прошли для Николая Николаевича, тихие и безгрешные, по расписанию, сплошной режим, овсянка и витамины. Тоска была смертная, еще более черная оттого, что отделение обезглавлено. Даже Сергеевна, баба с мозгом, находилась в отпуске. Остапчук-то куда ни шло, но Акимов. Что он там наруководит — оставалось лишь догадываться, обливаясь нездоровым потом.

У старого капитана в больничной карте было много всего упомянуто — сердце, повышенное давление, но его хуже всякого недуга мучил опыт, поскольку беды и висяки гарантированы. Это правда, а все остальные врут. Врет двоедушный Сергей, привозя исключительно добрые вести, врет и честный Остапчук, рассказывая исключительно мирные истории: мол, все в порядке, так, безгрешные мордобои с получки и (или) на танцах. Ну ровным счетом ничего интересного в районе. Даже в обители зла, в ДПР, все было благополучно.

— Строится Виктор, — отвечал Акимов на расспросы, а ведь Сорокин знал, что фондов нет у ДПР, предыдущий заведующий-ворюга выбрал все на пятилетку вперед. На какие доходы строится? Что химичит?

Капитан дергался и подозревал, хотя и Остапчук лично к Эйхе никак не относился, заверял клятвенно:

— Да тихо там все, тихо, Николаич, не беспокойся. Детки в клетке, выходят только под конвоем, исключительно в кино и библиотеку.

— Тащут?

— Ни-ни. Никаких сигналов. Только вот эта. — Тут Иван Саныч замялся, но все-таки вывалил правды горсть: — Виктор с Веркой вусмерть расплевались.

«Ну вот, началось», — горько отметил Сорокин, и спросил, что именно.

— Деталек не знаю. Могу выстроить предположение, что после того, как Верке выволочку в райкоме устроили.

— За что?

— Молодежь с фабрики разбегается.

— Какая молодежь?

— Поскандалили, и Яшка-Анчутка свалил с фабрики, теперь в дэ-пэ-эр трудится эвакуатором.

— Ага. И что же, возвращается?

Остапчук ухмыльнулся, кивнул.

— Ну это вроде бы ничего… — пробормотал капитан, — и Рубцов, само собой?..

— И Пельмень к Эйхе сбежал. И тоже со скандалом. Всех послал и подался вон с вещами.

«Ох, не к добру», — заныл жизненный опыт, но сам Сорокин в целом признал, что, пока криминала не видно, нечего туда и соваться.

Остапчук развил мысль:

— Я тоже так считаю. А то Верка требует от Сереги разобраться и наказать, Виктор зубы скалит и гонит чушь. И Акимов наш как меж двух огней. — И еще сержант с поразительным бессердечием присовокупил: — Так ему и надо. Пусть привыкает к командованию, а то пригрелся и решил, что так всегда ему будет, у тебя за пазухой. Беречься надо, Николаич.

— Думаешь, отвоевался?

Остапчук проворно соскочил с темы:

— Так это вон, врачей надо спросить. — И, поспешно собравшись, сбежал.

В этот же день на вечернем обходе врач — совсем мальчишка, для фронтовика ужас какой деликатный — ободрил: