Наследники чужих судеб - Ольга Геннадьевна Володарская
Начальную школу он окончил с отличием. Но драться так и не научился. Если травили, убегал. Благо Михрютка был легким, быстрым и сообразительным. Никому не удавалось его серьезно побить, но пинки и затрещины он получал. И всякий раз прибегал домой с мокрыми штанами, которые научился сам стирать в том же корыте, в котором мылся.
Ему было десять, когда умерла бабушка. Ее ударили по голове, когда она возвращалась с работы. Ограбили. Знали, что она идет домой с зарплатой. Женщина скончалась не сразу, а спустя несколько дней. Все это время Михрютка сидел в ее палате (его пускали из жалости), а дочь ни разу не навестила. Ей было не до этого — хахаля, с которым она проживала, уже четвертого, арестовали за разбой. Он нападал на улицах на одиноких прохожих, наносил им удары по голове и отбирал деньги. Одной из его жертв стала Мишина бабушка. А наводку на нее дала мать. Но так думал только он, потому что и она, и ее хахаль это отрицали, и ее оставили в покое.
Бабушка умерла, мужика посадили, а мать вернулась в отчий дом. Но не к сыну, просто ей стало негде жить.
— Знакомься, это твой новый папа, — представила она ему очередного сожителя уже через две недели.
— А старый у него есть? — расхохотался мужик, которого звали Эдиком. — А то, может, отправим твоего Михрютку к нему?
— Он нам не помешает. Сидит всегда тихо, как мышонок. Книжки читает да лепит всякую фигню из глины типа фигурок. Лучше бы рюмки сляпал, а то я почти все уже побила!
Эдик недолго с ними прожил. Ему не понравилось безденежье. Когда все ценное из дома было вынесено и пропито, он начал гнать сожительницу на работу, но та отказывалась.
— Я хранительница очага, а ты добытчик! — кричала женщина, только что поднявшаяся с заплеванного пола. — А если что-то не нравится — вали!
И он свалил, пусть и не сразу, а после нескольких драк и бурных примирений.
Но пустым не бывает не только свято место… Рядом с Михрюткиной матерью на грязном матрасе хахали сменяли один другого, и их имен он уже не запоминал.
Мальчик вообще старался видеться с ними как можно реже. Он ходил на все кружки, которые можно посещать бесплатно, помогал соседским старушкам по дому, брал за свои услуги не деньги (их отберут), а еду или вещи. Еду съедал в укромном месте, одежду прятал — ее могли загнать алкаши, трущиеся в доме. Михрютка по-прежнему хорошо учился, уже не на «отлично», но только потому, что не мог выполнять домашние задания. Он стал реже мочиться. Нашел общий язык с некоторыми ребятами из школы. Их считали полудурками. Кого-то травили, как и его. Других боялись: они чуть что за палку хватались, а то и лопату, и неслись на обидчика. Михрютка всех объединил, что удивило его самого. Изгои сбились в стаю, и он, можно сказать, стал ее вожаком.
Это придавало ему сил. Он не мог дождаться окончания средней школы, чтобы поступить в областное педагогическое училище и переехать в общежитие. Оставалось всего год потерпеть, но снова в его планы вмешалась судьба.
Были майские праздники. Народ отмечал их шашлыками на природе. Мать в привычной компании отправилась на озеро. Михрютку потащила с собой, чтобы он организовал им поляну. То есть пожарил сосиски и хлеб на костре, пока они разгоняются пивком.
Он послушно встал к мангалу, сооруженному из четырех кирпичей, а мать с друганами засела в кустах. Их было четверо, она одна. «Не могу завести подружек, все бабы мне завидуют!» — не уставала повторять она. А Михрютка смотрел на нее и содрогался. Ему не верилось, что этой опухшей старухе нет и тридцати и когда-то она была невероятно хорошенькой.
Он видел ее школьные фотографии. Даже на той, где она беременная, грузная и грустная, у матери привлекательная внешность. И совсем не вульгарная. Бабушка рассказывала, что ее дочь не была оторвой. Просто любила повеселиться, на дискотеке потанцевать. И не пила она, и не курила. В техникум хотела поступать. Но влюбилась, отдалась. И ей понравилось. Из дома начала сбегать к парню уже взрослому, в армии отслужившему. Думала, все у них серьезно, раз так сладко вместе. Но он, узнав о ее беременности, сбежал. Куда — неизвестно. Ни письма не написать, ни телеграммы не отправить. А пузо уже на нос полезло, аборт не сделаешь…
— Сломало ее предательство, — всхлипывала бабушка. — Вот и покатилась по наклонной…
Она оправдывала дочь до последнего. И ждала, что та образумится. Но Михрютка наивностью не страдал. Если женщина не стала бороться, столкнувшись с первым предательством, ее уже не исправишь. Другая бы ради ребенка жила, ведь он ни в чем не виноват, а эта…
Покатилась по наклонной с упоением. И оправдание своему падению нашла — ее предали!
В тот майский день Михрютка познал абсолютное презрение. Он вертел дешевые сосиски на костре, чтобы они равномерно подрумянились, но за спину посматривал. Он ждал, что мать позовет его и нальет… Нет, не спиртного! Эту дрянь он ни за что не стал бы пить. Сока. Они купили две трехлитровые банки томатного, намереваясь делать «Кровавую Мэри». Но все равно после пива глушили водку чистоганом, а так как закуска еще не приготовилась, занюхивали ее волосами друг друга.
Не удивительно, что всех быстро развезло. И как только это произошло, мужики облепили Мишкину мать. Он многое видел, но не такое! До этого она только с одним кувыркалась. Не всегда со своим хахалем, иногда с его другом, потому что хахаль отрубался и мирно похрапывал на той же койке, где его сожительница спаривалась с другим. Это тоже было мерзко. Но оргия…
Михрютка, едва поняв, что намечается, бросил сосиски в костер и убежал. Его искали, чтобы наказать за испорченную закусь. Мать орала громче всех. Она поносила сына, который сидел в камышах, перепачканный сажей и рвотой. Когда крики стихли, он вернулся домой. Ему требовалась ванна. А лучше сказать, то самое корыто, в котором он с детства мылся.
Он успел только согреть воду, когда в дверь заколотили.
— Горб! — так его тоже называли, сокращая фамилию. — Твоя мамка потопла!
Михрютка не поверил. С ней толпа мужиков, неужто некому было спасти?
Но когда он прибежал на озеро, то увидел свою мать мертвой. Она действительно потопла. Ее бездыханное тело лежало на песчаном берегу. Над ним
