Завещание свергнутой королевы - Ольга Геннадьевна Володарская
— Мне платят пенсию по инвалидности, — сердито выговаривал ей он. — Девочкам пособие. Неужели этих денег не хватает?
— Даже на хлеб, — отвечала ему мама. Но это только первое время, когда надеялась на понимание, потом перестала и молча сносила укоры.
Надо сказать, отец и до трагедии в ценах не разбирался. Он отдавал жене зарплату, а уж она, как хранительница очага, должна была позаботиться о семейных нуждах. Работал он киномехаником (до войны, во время и после) и дело свое обожал. Отец и значимость свою ощущал, и мог бесконечно наслаждаться фильмами. Поэтому так невыносимо отцу было лежать дома, где из развлечений только радио, а ему так хотелось в кино!
Мне было одиннадцать, когда с ним случилось несчастье, сестренке — два с половиной. Малышка Кира ничем не могла помочь маме, а я — да. Я научилась играть в шахматы, чтобы у папы появилось занятие и он перестал цепляться к жене.
Уже через полгода я поняла, что смогу выиграть, но не стала этого делать. Я поддавалась отцу еще год, пока он не раскусил меня. Разозлившись, он швырнул в меня шахматами. Мама бросилась собирать их, но, подняв лишь одну, белую королеву, повалилась на пол…
У нее случился сердечный приступ, которого она не пережила.
Хоронила ее тетка. Приехала из деревни в Калужской области, да так и осталась с нами. Пожалела сироток, за что ей большое спасибо. Если бы не Роза, мы бы не только попали в детдом, но так и остались жидовским отродьем.
Мама наша была наполовину русской, наполовину татаркой. Отец — немецкий еврей. Герхард Левинсон.
— Но у нас национальность по матери передается, — разъяснял он Розе. — Так что девочки не жидовки, как ты выразилась.
— С такой-то фамилией? Еще и Герхардовны! О чем вы думали, когда свидетельства им оформляли?
Роза была неотесанной деревенской женщиной, едва умеющей читать, но она оказалась по-житейски умна. А еще хитра и нахраписта. Каким-то чудом Розе удалось выправить нам документы — мы стали Левиными и получили отчество Григорьевна. Но и это не все! Уже совершенно официально она смогла выбить для семьи две комнаты в коммуналке и перевезти ее из полуподвала с вечно влажными стенами.
— Осталось с папашей вашим разобраться, девочки, — сказала она как-то.
— Ты его убьешь? — испугалась Кира. Она видела, как Роза расправилась с бездомной собакой, которая чуть ее не покусала: взяла табуретку да и огрела по башке.
— От него живого больше пользы. Первая группа инвалидности — это и льготы, и пенсия. Но ходить за ним — одно мучение.
И Роза нашла ему бесплатную сиделку. Выловила на вокзале бабенку деревенскую, от мужа сбежавшую, привела в дом, поселила в комнате отца и велела его обихаживать.
— Повезло тебе, девонька, со мной, — внушала ей Роза. — Подобрала тебя, бедолагу, в квартире с водопроводом поселила, пищу дала. — За общий стол она ее не сажала, но поесть давала. — А тебе в благодарность всего и нужно, что за Гришей нашим горшок вынести да обмыть после.
Освободив себя от тягостных обязанностей, Роза всерьез взялась за наше сестрой развитие.
— Ты, Белка, умная, тебе нужно учиться, — говорила она, тыча мне в лицо желтым от никотина пальцем. Курила тетушка по две пачки в день, но, когда меня с сигаретой поймала, отлупила половой тряпкой. — Переведу тебя в другую школу, с математическим уклоном, и в шахматный кружок отдам.
— А меня? — любопытствовала Кира.
— Тебя на танцы. Ты уродилась хорошенькой, без высшего образования обойдешься.
Она была права, Кира внешностью пошла в нашу маму. Та была русоволосой, сероглазой, фигуристой. А до чего у нее был милый носик! Не то что у отца. И именно его я унаследовала. Как и пушистые черные волосы, бледно-карие глаза.
Роза уехала от нас, когда я поступила в университет. Сказала, что свой долг выполнила и теперь может пожить для себя.
— И живи, но с нами! — кричала на нее Кира и плакала. Для нее Роза стала ближе матери, которую она почти не знала. — Я все-все буду делать вместо тебя, даже общую уборную мыть.
— Тебе и так придется это делать, когда я уеду, — трепала ее по голове тетка. — Пойми, девочка, я домой хочу, в деревню. У меня там дом, огород. Там сынок мой похоронен, — второй погиб под Сталинградом и покоится в общей могиле.
Тогда мы не знали, что Роза оставляет нас… ради нас же! Она знала, что скоро умрет от рака легких, и избавила нас от забот о себе. Через восемь месяцев она скончалась у себя дома, но мы не смогли проводить ее в последний путь, потому что были привязаны к отцу. Как только уехала Роза, так и ее приживалка от нас ушла, сказав, что с нее хватит.
* * *
Меня отчислили с третьего курса, но я не расстроилась, а выдохнула с облегчением. Учеба меня не увлекала, и я старалась только из-за стипендии. Когда же мне, как троечнице, перестали ее платить, я, как говорит современная молодежь, забила на нее.
— С таким складом ума, как у тебя, нужно умудриться завалить сессию, — каркал отец. Он совсем высох, утратил возможность шевелить рукой, но за жизнь цеплялся с молодецкой силой. — Ты же математик от бога!
— Ничего подобного, — возражала ему я, но, как и мама, только первое время.
То, что я великолепно играла в шахматы, не делало меня математиком. Цифры ничего не значили для меня, хоть я легко умножала их в уме. Они не становились живыми, в отличие от фигур. Несколькими десятилетиями позже (или раньше, если брать точкой отсчета год, когда я начала писать эти мемуары) я прочла научный труд, в котором описывался склад ума шахматиста. И одной из особенностей назывался асоциальный тип мышления. В его основе не абстрактно-логические обобщения, а непосредственные впечатления от предыдущего опыта. Поэтому у меня не заладилось с математикой. Там все логично и стабильно, а это скучно…
Ровно через три года, как нас покинула Роза, мы начали тонуть в нищете. Да так стремительно, что не успели оглянуться, как остались без более-менее ценных вещей (продали, что смогли), припасов, зимней обуви, но с огромным долгом за коммуналку. Те крохи, что мы получали от государства, я тратила не на то, что необходимо, а именно баловала Киру. Мне хотелось порадовать ребенка, лишившегося сначала мамы, потом любимой тетушки. Я заменяла ей всех, в том
