Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

В последующие дни я напоминала себе хорошего спаниеля, обнюхивающего весь дом в поисках отметин ржавого цвета. И действительно находила: на обивке кресла — сбоку, рядом с подлокотником; на подоконниках — въевшиеся в герметик для окон; в столовой — на тонком шерстяном ковре под столом; в ванной на верхнем этаже — также между плиткой.

Каждый раз, заметив очередное пятнышко, я фотографировала его на телефон, чтобы потом, в тишине своей комнаты, увеличить на экране и сказать себе: это правда, я ничего не придумала. Отметин — ни единой — не оказалось, впрочем, ни на лестнице, ни на площадке верхнего этажа, ни в моей комнате (комнаты сестер я предпочитала не исследовать, боясь быть застигнутой). Дача в моем сознании потихоньку разрасталась до меченного кровавыми пятнами зловещего замка из готических романов.

— Возможно, у кого-то из членов семьи регулярно идет носом кровь? — Костик вертел мои фотографии под разными углами. На этот раз мы встретились в кафе-стекляшке на берегу.

— Не идет. — Я взяла себе сдуру жесткий шашлык и теперь тщетно пыталась его прожевать.

— Могла идти еще до того, как ты появилась в доме. Положим, проблемы с давлением, решаемые с помощью препаратов. Или, напротив, прием лекарств, разжижающих кровь?

Я пожала плечами. Очень может быть. И еще интересная версия: если приглядеться к полу и подоконникам в любом доме, там тоже обнаружится что-то кровавое? Или это специфика семейства Двинских?

— Что конкретно ты подозреваешь? Домашнее насилие? Жертва кровила? Замывала раны в ванной?

— Я не знаю, — выдохнула я. — Двинского, в конце концов, не закололи. Но выглядит это так, будто в разных местах дома делали мелкие жертвоприношения.

— Кровь плохо отстирывается, разве нет? — задумчиво произнес Костя, покачивая ногой в «Мартенсе». Выглядел он неважно — небрит, глаза красные.

— Предлагаешь мне покопаться в грязном белье? — мои челюсти замерли, так и не перемолов кусок баранины.

— Ты и так этим уже занимаешься. В фигуральном смысле. Разве нет?

Я в ярости выплюнула жилистый непрожеванный кусок мяса на тарелку.

— Очень элегантно, — усмехнулся он.

— Послушай. — Я прикрыла тарелку бумажной салфеткой, сделав знак мающемуся в пустом кафе от безделья официанту, — убери. — Я на это не подписывалась.

— Хорошо. Прости. — Он прикрыл мою руку своей. — Просто, думаю, ты копаешь не туда. Честно говоря, наиболее перспективной мне кажется та история с ДТП. Я, кстати, как раз сейчас пытаюсь выйти на человечка с нужной информацией…

— Я копаю во всех направлениях из возможных, — перебила я его. — Я стала болезненно подозрительна и плохо сплю. Мне снятся кошмары. Ни ДТП, ни психушка, ни кровь, разбрызганная по всему дому, никаким образом не подтверждают твоих подозрений насчет убийства. Это все, прости, твой личный параноидальный бред, в который ты втягиваешь и меня.

Я встала и вышла из кафе, даже не оглянувшись на оторопевшего от моей тирады регбиста. Копаться в грязном белье… А если в чистом? Как это с точки зрения совести — внушает меньшую брезгливость? Кровь отстирывается плохо… — крутились против воли в голове дурацкие мысли. Да, дочки стирали свои вещи в городе. Выбора не имелось только у Вали. Что ж, проверить один вариант из трех лучше, чем ни одного…

Прошло несколько дней, и я уже прислушивалась к звуку крутящегося барабана стиральной машины. Дальше все просто — стоило лишь оказаться рядом в момент, когда машина с характерным щелчком отключилась. Замедлился и остановился барабан. Внутренне корчась от отвращения к себе, я вытянула из ее нутра шлейф белья. Трусы, майки, носки, футболки с длинным рукавом, светлая рубашка с изящными двойными манжетами… Я замерла. Вдоль одного из рукавов отчетливо виднелись коричневатые пятна. Я задумчиво переложила белье в корзину и положила в барабан свое, грязное — заранее приготовленное. Поставила на быстрый режим стирки. Валя вошла бесшумно, замерла у меня за спиной, взгляд ее в некотором смущении остановился на влажных трусах с майками.

— Привет! — Я повернулась к ней. — Прости, срочно нужно было постирать свое. Боюсь, при такой погоде на улице высушить будет невозможно.

— Да. — Валя выглядела такой же бледной, но, похоже, бодрее, чем обычно.

Явно стесняясь моего присутствия, стала развешивать белье над ванной. Последней, очень аккуратно, повесила рубашку. Я встала, кинула рассеянный взгляд в ее сторону.

— Красивая.

— А? — Она застыла с прищепкой в руках.

— Красивые рукава у твоей блузки.

Валя порозовела.

— Ой, что ты! Это девочки меня попросили постирать в прошлые выходные — жалко было ради нескольких грязных вещей машинку запускать. А у меня вот только набралось на стирку.

Я понимающе улыбнулась в ответ. Девочки, значит. И из двух я, похоже, догадалась которая.

Глава 20

Литсекретарь. Лето

Гомер учил нас, что боги создают наши злоключения, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Эдакая чашка Петри, где множатся наши страдания. С этой точки зрения, говорила я Славе, будущие поколения должны бы петь больше всего о Катрин Гончаровой, ибо она страдала сильнее всех. Однако вот она стоит — в глухом темном углу истории, забытая, никому не нужная в смерти, как и в жизни. Безобразная Гончарова, ручка от метлы, желтокожая Гончарова.

— Представляешь? Убавила себе в церковной записи на свадьбе четыре года, которые отделяли ее от обожаемого Дантеса. — Я поставила запятую там, где Двинский ее упустил, обернулась на читающего рядом с экрана Славу. На выходные я взялась редактировать его мемуары.

— Это так по-женски. — Он сразу отвлекся от чтения, чтобы послушать очередную байку про пушкинское семейство.

— Она и была настоящей женщиной. Чуть умнее Наташи. Чуть глупее Ази [5]. Очень привязана к сестрам и брату Диме. Страстная. Взбалмошная.

— Похоже, твоя любимая Гончарова?

Я пожала плечами. Никогда не думала о сестрах Гончаровых в такой плоскости, но да, наверное.

— То есть тебя не смущает, что она шпионила для Дантеса? Прямо у Пушкина под носом! Докладывала ему обо всем, происходящем в их доме! Записки от Натали Дантесу носила. Тьфу! Спала с ним!

— Она любила.

— И что? А могла, между прочим, дуэль предотвратить! Вяземские же ее предупредили накануне?

Я улыбнулась: а он, похоже, зря времени не терял.

— Засасывает, да?

— Что?

— Эта старая история.

— Это ты меня засасываешь. А раз тебе так дорог Пушкин… — Он ухмыльнулся: — Так что? Почему твоя Кати ничего не рассказала Натали? Понимала же, чем может кончиться этот поединок для ее Жоржа?

— Могла, согласна. От особняка Геккерна, где она жила на Невском, и до пушкинской квартиры на Мойке — шестьсот пятьдесят метров.