Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Больше семнадцати, не переживай. «И больше, чем тебе», — добавила, когда он царапнул её по спине. «Кстати, тебе тоже больше, чем ты думаешь». Влага на коже постепенно высыхала, и появлялось тянущее ощущение, лёгкий дискомфорт, напоминание о том, что в мире есть ещё что-то, кроме удовольствия. Казалось даже, что это чувство не столько физическое, реально существующее, сколько фантомное, воображаемое.
Так беспокойство наяву выливается в нашествие кошмарных тварей во сне. Марцель улыбнулся голодной темноте над своей головой. «Хочу в душ, нет, в ванну, нырнуть с головой, и чтобы ульрики рядом, в воде и пене. Мне тридцать четыре. А выглядишь на двадцать, или даже меньше». «Буду считать, что это комплимент», ухмыльнулся он.
«А с какого возраста ты себя помнишь?» Марцель чувствовал себя так, как будто его выдернули из-под теплого душа и сунули голышом под ноябрьский ливень. — Откуда ты знаешь про… Так, с какого? — С четырнадцати примерно, — раскололся Марцель. — Ну, мне так проще считать. Все вокруг считали, что мне четырнадцать-пятнадцать, а я сам не знал, вот и решил, что буду вести отчет с четырнадцати.
В конечном итоге, какая разница, сколько мне там лет на самом деле? Ульрики повернулась к нему спиной, откидывая голову на плечо. Волосы мягко щекотали шею. — И каким ты был тогда? Марцель сдул прядь с губ. — Ха! Ну, немного более лохматым. Ну и, может, пониже ростом. — Еще ниже, — прыснула Ульрике и заработала засос на плече.
— Ай! — Ты будешь кусаться. И я буду кусаться, — мрачным голосом посулил Марцель и обнял ее крепче. Ульрике старательно уводила разговор в сторону, как будто случайно о чём-то проговорилась и теперь жалела. «Почему, — ты спросила, — с какого возраста я себя помню? Что ты про меня знаешь?» Ульрике заворочилась, словно не могла решить, чего хочет больше — сбежать подальше или остаться с ним кожа к коже, но в итоге просто накинула на него и на себя край пледа.
Дождь снаружи припустила ещё сильнее, но вспышки молнии прекратились. «Я не знаю, — наконец произнесла она, — догадываюсь. — Я очень много видела. Телепатический контакт пока не успел свернуться, и поддерживать его было не тяжелее, чем дышать, но Мартель все равно не мог понять, о чем ульрики думает.
Образы и звуки ощущались едва ли неявственнее, чем реальный мир, но при этом смешивались в такую же невообразимую кашу, как граффити на заграждении вдоль трассы на скорости под 200 километров в час. — Танец, луна, река, город, костры, гарь, огонь. — Расскажи мне. Шепотом попросил Марцель, — хотя бы чуть-чуть. Ульрике молчало так долго, что стало холодно. Неровности каменного пола впивались в спину и бедра, но Марцель боялся пошевелиться и спугнуть момент.
— Ты слышал о пёстром флейтисте? — Ага, — от неожиданности не сразу сообразил Марцель. — Сказка, что ли? — Вроде того. Щекотно усмехнулась Ульрике и снова повернулась, утыкаясь ему в шею лицом. Теперь каждое слово ощущалось кожей, тёплое дыхание, движение губ. От пледа противно пахло мокрым флисом, но он всё же согревал.
То есть это много разных сказок, только герой один и завязка одинаковая. В город приходит горе, крысы, мыши, змеи, мор, голод и люди просят нечто прогнать беду. Назов оно откликается в облике музыканта, точнее флейтиста в лоскутном платье, и звучит мелодия, божественная или адская, это уже варианты, а потом, потом флейтист просит свою плату, но заранее знает, что жадные люди его обманут.
И когда так и происходит, флейтист снова играет. Марцель сглотнул, чувствуя, что в горле у него словно застрял репейник. Память звенела тревожным набатом. Еще немного, и воспоминания вернутся. — Ещё чуть-чуть, и тогда дети уходят за ним. Ульрикия тихо-тихо рассмеялась и Марцеля накрыла ознобом.
Нет, не все дети, только те, кто умеет слышать настоящую музыку. Я слышу. У него в голове как фейерверк взорвался, шёпот незнакомых голосов, его рука, тонущая в чьей-то огромной прохладной ладони, тишина, темнота, и… Марцель беззвучно выругался и вжался в ульрики, теплую, настоящую, живую. «Мне иногда снятся сны о месте, где нет ничего, ни звуков, ни запахов, ни тактильных ощущений, только пустота и чье-то присутствие», — сознался Марцель, чувствуя себя грешником на исповеди.
До этого о кошмарах знал только Шелтон. — Как ты думаешь, это как-то связано с моей амнезией? — Возможно. Медленно выдохнула Ульрике и мягко потерла щекой о его плечо. — Я уже встречала таких детей, как ты, тех, кто слышит, и они всегда ничего не помнят о себе.
Я видела одного мальчика в городе, далеко отсюда, он сидел на ступенях ратуши и смотрел на людей, точно это были куклы. И позже, много позже, я снова встретила его, и он был таким же, как прежде, но не узнал меня. Во рту Марцеля пересохло. Холод просачивался уже со всех сторон, через сыроватый флиз, через каменный пол и даже через ульрики.
— Насколько позже? — Через семьдесят три года, кажется. Ульрики ответила ровным голосом, каким говорят либо полностью уверенные в себе люди, либо окончательно поехавший из катушек-психи. — Конечно, семьдесят три года. — Ну да, обычное дело. — Вполне.
Ничего такого. — Ага. Интеллектуальная беседа увяла сама собой. У Мартеля появилось ощущение, что он ходит по самому краю крыши небоскреба и пытается опереться на ветер. — Э-э, Ульрике, если я сейчас спрошу тебя, кто ты и что — Что тебе нужно? Ты ответишь? Вдалеке бабахнуло. То ли гром, то ли взрыв, то ли земному диску надоело смирно лежать на трёх китах, и он кувыркнулся куда-то в бесконечность.
— Да. — А-а-а! — Марцель хотел задать вопрос, нет, миллион вопросов, но язык присыхал к нёбу, и в темноте мерещились то огненные сполохи, то чёрная желтоглазая кошка, то девушка, распадающаяся пеплом. — Семьдесят три года, семьдесят три… Ульрике… А если она… Ульрике… Как те огненные, уже мертвые… Ульрике, а ты правда ждала меня здесь? Я имею в виду в Хаффельберге.
У него как гора с плеч свалилась. Это был вполне безопасный вопрос. По крайней мере, в ответе Марцель не сомневался. — Не только я, и не обязательно тебя, — улыбнулась Ульрике, и он ощутил ее улыбку на ощупь и мысленно.
— А зачем мы пришли сюда, в башню? — Догадайся. Она вытянулась и поцеловала его в уголок рта, легко, едва коснувшись. Марцель инстинктивно облизнулся. — Значит, зажигалка, плед и еще влажные салфетки. — А ты предусмотрительная, — поперхнулся смехом Марцель.
Отчего-то стало легче. — Скажи еще, что это ты посоветовала Ноа Штайну залечь на дно в Хаффельберге? Он прикусил язык, но было уже поздно. — Черт, Шелтон меня убьет. — Ноа Штайн? Ульрике нахмурилось. — Не знаю никаких Штайнов. Хотя Ноа… Ноа… Внезапно она вывернулась из его объятии, подскочила и начала одеваться в темноте.
Лопнувшая телепатическая связь ударила на отмашках струна на несколько секунд, полностью дезориентируя Марцеля. — Эй, ты куда? — он перекатился по флисовому пледу, наткнулся боком на бутылку с водой и выругался. — Да ульрики, твою мать! — В церковь! — коротко ответила она. — Если твой Ноа родился в этом городе, то его имя есть в церковной книге.
Но я не знаю никаких «но», а разве что «вставай, надо пройти тихо, иначе горит нам в аду» или где-нибудь еще. Она опять засмеялась, но это был не зловещий, а нервный смех. Так быстро Марцель никогда не одевался. Как хорошо, что я не имею привычки разбрасывать одежду в пылу страсти. По лестнице они спускались держать за руки.
Первый Марцель, как отважный мужчина, не боящийся навернуться со ступенек, затем Ульвике, как единственная дама и особо способная в случае чего удержать спутника за шиворот одной рукой. — И дальше куда? — шепотом поинтересовался Мартель, когда они добрались до галереи. Здесь было даже темнее, чем в башне, и намного тише. — Прямо, — также тихо ответила Ульвике, — а потом бегом по улице.
Надеюсь, не слишком промокнем. — Разве что дождь за это время прекратится. Конечно же, когда они добрались до крыльца, лило как из ведра. До церкви Марцель доковылял промокшие до нитки, в ботинках и то ухлёпало. Ульрике покошачьи встряхнулась на ступенях и осторожно толкнула дверь. Внутри было тихо и тепло, где-то в глубине горели свечи. — Никого.
А ты кого ожидал увидеть? — Ну, Александра Декстера. Ульрике зашипело и отвесило Марцелю
