Умница - Хелена Эклин
Потом, тяжело ступая, скрылась в глубине дома, а я осталась ждать. Долгое время ничего не происходило. Я уже подумала, что она попросту не желает никого видеть, но тут дверь все же открылась. У Ирины была оливковая кожа и круглые щеки, как у Бланки. На обветренном лице – печать неизбывной боли и невыносимого отчаяния. На миг мне захотелось развернуться и убежать, но я чувствовала, что обязана во всем разобраться и принести извинения, если понадобится.
– Я Шарлотта, мама Стеллы. Хотела сказать, что очень вам соболезную, и…
Ирина смотрела на меня так, будто вот-вот засыпет упреками, мол, как ты вообще посмела сюда заявиться?! Наш разговор по телефону закончился на крайне враждебной ноте.
Но вместо этого она просто распахнула дверь и стала ждать.
Внутри меня все сжалось. Если мне суждено потерять и этого ребенка, думала я, пусть это случится где угодно, но только не здесь, в чужом доме. Я заметила, что под кардиганом у Ирины не светлая юбка, как мне сперва показалось, а ночнушка и застегнут он не на те пуговицы. Она была живым воплощением катастрофы, и я не могла уйти, не могла бросить ее в такой беде.
Крошечная мрачная гостиная была вся заставлена массивной мебелью – слишком громоздкой для такого тесного пространства. Все поверхности были покрыты вышитыми скатертями и кружевными салфетками, а на полках теснились расписные статуэтки, куклы и деревянные фигурки животных. Я протянула Ирине плед, перевязанный серой шелковой лентой. Его минималистичная роскошь казалась здесь чуждой и неуместной, и потому мой подарок выглядел блеклым и сугубо практичным. Ирина кивнула, но не взяла плед.
На комоде в серебристой рамке стояла черно-белая фотография юной Бланки. На вид ей было лет восемнадцать, и улыбалась она как-то слабо, неискренне. Мне вдруг стало грустно. И почему ей никто не подсказал, что на фото лучше улыбаться широко и беззаботно, как участники шоу «Танцы со звездами»? Тогда ты сойдешь за счастливую. Никто и не заметит притворства.
Ирина убрала с дивана спицы и спутанные клубки пряжи.
– Я сделать чай, – сказала она и, слегка пошатываясь, ушла на кухню. Я огляделась в поисках места, куда можно положить плед. Над диваном висела икона какого-то святого с разочарованным лицом. Ноющая боль в животе стала острее, и я осторожно опустилась на диван, не выпуская из рук пледа. Я все пыталась вспомнить, какой была боль, предшествовавшая трем моим выкидышам. В прошлый раз все случилось на пятнадцатой неделе беременности. А сейчас у меня четырнадцатая неделя и пятый день.
– Ты любить варенье? – крикнула с кухни Ирина.
– Да, любое подойдет, – ответила я.
Я думала, что Ирина начнет меня обвинять, а я в ответ слезно попрошу прощения и уйду с чувством выполненного долга. Но ее гостеприимство сбивало с толку и слегка пугало. Казалось, она все спланировала и будет держать меня здесь, пока я не потеряю ребенка прямо на ее велюровом диване. Холодный пот выступил у меня на груди.
А может, ей нужны теплые воспоминания о Бланке? Я судорожно стала рыться в памяти.
Ирина вернулась с подносом, на котором позвякивали чашки с золотым ободком, чайник с цветочным узором и блюдце с вареньем. Она села рядом со мной, почти вплотную, и я вдруг заметила, что прижимаю плед к животу. Ирина протянула мне тарелку с маленькими слоеными пирожными.
– Бланка их обожать.
Я отдала ей плед и положила одну слойку себе на тарелку.
– Очень вкусно, – похвалила я, хотя на самом деле мне кусок не лез в горло. Я скрестила ноги и сжала бедра, надеясь, что все еще обойдется. В доме висел густой запах масла и каких-то пряностей – наверное, корицы. Ирина наблюдала за мной. Только тогда я заметила, что рефлекторно положила одну руку на живот, а второй зажимаю себе рот.
– Тошнить? – мягко спросила Ирина. Я кивнула, и она добавила:
– С Бланкой меня тоже тошнить весь день.
И как она обо всем догадалась? Живота ведь еще совсем не видно! Ирина уловила мое удивление.
– Здесь я медсестра в хоспис, но в свой страна я акушерка. Беременные женщины все чуять, – пояснила она и наморщила нос. – Как собаки. – Ирина легонько коснулась моего колена. – Но раз пахнуть плохо, это хорошо. Значит, малыш здоров, – она поджала губы в подобии улыбки.
Так значит, у нее нет ко мне ненависти. Я с облегчением выдохнула, и боль в животе тоже начала отпускать. Я не сделала Бланке ничего плохого. А повышенная чувствительность к запахам и правда является одним из симптомов беременности. Во мне проснулась надежда, а на глаза навернулись слезы.
– Простите меня… мне так жаль, – мой голос дрогнул.
Ирина кивнула. Казалось, мои слезы внушили ей глубокое удовлетворение.
– Не надо извиняться. Это ты меня извинять, что не сообщить тебе, когда Бланка умирать. Три дня не могу говорить ни с один человек.
Конечно. Ее суровость в телефонном разговоре объяснялась болью утраты. Она потеряла единственного ребенка, ее мир рухнул. Какая же я эгоистка, раз решила, что ее страдания хоть как-то связаны со мной!
Но если Ирина вовсе не проклинала Стеллу, что она тогда имела в виду? «Она утонуть». И тут до меня дошло.
– Бланка утонуть… то есть утонула? – спросила я как можно мягче.
Ирина едва заметно кивнула.
– Мы уехать из дома в Армения. Там мы беженцы. Часто мы мыться только из ведро. И вот мы переехать сюда. Бланка очень полюбить горячий ванна.
– Это случилось в ванной? – переспросила я. Просто в голове не укладывалось. При мне Бланка ни разу даже стакана воды не выпила, а теперь выясняется, что она любила подолгу нежиться в ванне. Как там вообще можно утонуть?
Ирина поднялась.
– Я показать тебе.
Что она собиралась мне показать? Хотя боль в животе почти прошла, тошнота никуда не делась. Ирина взяла меня за руку. Ее хватка оказалась на удивление крепкой. Я вдруг поняла, что она гораздо моложе, чем я думала, – возможно, ей еще не было и шестидесяти. Она провела меня через кухню на задний двор – маленький, выложенный бетонной плиткой и почти пустой, если не считать пластикового стола. Ирина указала на узкую калитку в заборе, ведущую в соседний сад. Я замешкалась.
– Соседи не против. Они не дома, – бойко сообщила Ирина. Соседский сад был оформлен со вкусом и не требовал особого ухода: тут росли яркие суккуленты в горшках, присыпанных сверху щепой. Ирина указала на пластиковое джакузи со снятой крышкой.
Я ахнула.
– Здесь?
Ирина встала у джакузи.
– На прошлый неделя соседи уезжать отдыхать, и Бланка присматривать за домом. Бланка хотеть искупаться. Но она сидеть в воде слишком долго, и я не знать об этом, а у нее болячка. Тут.
Она приложила руку к груди и на мгновение замолчала.
– Она в обморок и уйти под воду.
Недиагностированное сердечное заболевание. Бедная Бланка. Вот откуда ее вечная вялость. Иногда на лестнице у нее начиналась одышка. Я списывала это на лишний вес. Как же мне теперь было стыдно за это. Я не понимала, что с ней на самом деле, и даже осуждала за то, что она не занимается спортом.
Ирина поднялась на две ступеньки, которые вели к джакузи, и жестом пригласила меня заглянуть внутрь. Я замялась. Странно, что она не сторонится места, где погиб ее ребенок. Разве это нормально? Хотя у меня не было такого страшного опыта. Может, так Ирина пыталась почтить память дочери. На дрожащих ногах я поднялась по ступенькам. Собравшись с духом, заглянула внутрь. Ванну так и не наполнили снова, и передо мной предстал лишь невзрачный белый пластик, от которого едва уловимо пахло хлоркой.
Здесь оборвалась целая жизнь, но ровным счетом ничего не напоминало о случившемся. Бланка хотела понежиться в горячей воде, только и всего, а стала жертвой нелепой случайности, бессмысленной трагедии. Необъяснимой и беспричинной.
Мы вернулись в дом Ирины, и она указала на жестяную банку из-под виноградных листьев, стоявшую на камине.
– Это Бланка, – сказала она.
Я не сразу поняла смысл ее слов.
– Ее прах? – Я растерялась и не понимала, как продолжать
