Посредник - Женя Гравис
Соня пожала плечами и бросила «Оду Москве» в коробку к остальному непейковскому собранию сочинений. На занятиях в Университете недавно объясняли принципы творческой сублимации, так что с замечанием Чабанова Соня внутренне не согласилась. При всей своей плодовитости Непейков был безобидным графоманом. Не требовал его напечатать, не угрожал, не устраивал скандалов. Пусть себе пишет. Всяко лучше, чем пить. И дешевле.
Размышлениями о графомании Соня ненадолго вытеснила из головы предположения о внезапной смерти старухи Зубатовой. Но шумные университетские коридоры странным образом вернули эти мысли обратно. Для кого-то жизнь закончилась, а здесь она бурлит по-прежнему. Соня пробиралась среди студентов, кивая и здороваясь, когда сзади на нее налетел кружевной вихрь, очень знакомо пахнущий лавандовой туалетной водой.
– Соня, привет! – Однокурсница Лиза Барсукова звонко чмокнула воздух возле Сониной щеки. – Как дела? У меня новые туфли от Нансьена де Шосса. Каблучки из панциря черепахи. Как тебе?
Лиза приподняла подол и кокетливо покрутила носком белого замшевого ботинка с золотыми пуговицами. Приподняла, как заметила Соня, сантиметров на десять выше, чем требовалось, чтобы окружающие тоже обратили внимание. Студенты, разумеется, обратили. К радости Лизы, которая игриво постреливала глазами направо и налево и поправляла безупречно уложенные соломенные кудряшки.
– Не очень практично, – заметила Соня. – Весна нынче слякотная, запачкаются.
– Ну я же не хожу пешком, как… – Лиза вдруг осеклась и виновато улыбнулась. – Ай, неважно. Нам же на риторику? Ты не туда идешь.
– Почему? Труфанов всегда читает в девятой аудитории.
– А он заболел. На замену дали новенького, и лекция будет в пятнадцатой. И кстати… – Лиза наклонилась к Сониному уху и заговорщицки шепнула: – Я его издалека видела. Молодой и такой красавчик. С ума сойти.
– Неужели?
– Ага. – Лиза подхватила ее под руку и потащила вперед: – Пойдем быстрее, надо занять места поближе.
Лиза не скрывала, что Университет посещает с единственной целью – найти себе жениха. В качестве вероятных кандидатур рассматривались как студенты, так и привлекательные неженатые преподаватели. И учитывая, что последние на горизонте появлялись редко, Лизин интерес к новому объекту был вполне оправдан.
Соне эта прямолинейность была понятна, хоть и не близка. Лиза не слыла большой красавицей и умницей, но была бойкой, веселой и отзывчивой. А в Университете, где барышни наперечет, надо держаться вместе. Ну и присматривать за легкомысленной подругой, которая влюблялась так же быстро, как и остывала к предмету обожания. К счастью, до сих пор все Лизины увлечения заканчивались еще на этапе легкого флирта и менялись так же стремительно, как туфли и перчатки.
– И как его зовут? – спросила Соня.
– Не успела узнать. Наверняка как-нибудь красиво. Родион, например. Или Константин. Ах, я уверена, у него такие глаза…
Глава 3,
В которой мироздание дает знак
– Три девицы под окном…
Прозектор Глеб Шталь начал бодро цитировать Пушкина, но, увидев скептическое лицо Самарина, остановился.
– Ну ладно, лишку хватил, – согласился он. – Тогда пусть будут мойры.
– Кто? – непонимающе переспросил Митя.
– Мойры. Парки. Норны. Рожаницы. Ты мифологию вообще не изучал, что ли? Дева, женщина и старуха. Вот, все три.
Из-под простыней, накрывших стоящие под окном в ряд каталки, выглядывали три пары ступней – гладкие, мозолистые и сморщенные. Стены и полы прозекторской выглядели казенно-унылыми (ремонт каждый год откладывался), и даже яркое весеннее солнце, пробивавшееся через занавешенные окна, не придавало интерьеру ни теплоты, ни уюта.
– Оставим мифы. Давай по фактам. Это все за ту ночь?
– Ты просил только насильственно убитых и умерших при подозрительных обстоятельствах. Это все.
– Какие-нибудь необычные отметины есть на телах?
– А тебе какие именно нужны? Шрамы, рубцы, родимые пятна?
– Да я и сам не знаю, – растерялся Дмитрий.
– Темнишь, друг. Недоговариваешь. Если не знаешь, откуда у тебя сведения, что они могут там быть?
«Не одной ли этимологии слова “прозектор” и “прозорливость?”» – подумал Митя. О ночном разговоре в чулане он не сообщил никому. И не собирался. Это казалось правильным, поскольку было его личным делом, в которое не стоит впутывать ни коллег, ни друзей, ни тем более любимую девушку.
– Извини, Глеб, не могу сказать.
– Ну, как знаешь. – Шталь привычным жестом взъерошил светлые кудрявые волосы. – Отметины есть на всех троих. Я покажу, а ты уже сам решай, какие тебе подходят.
Глеб подошел к первой каталке.
– Девица Веткина восемнадцати лет. Infarctus cordis[3].
– В таком возрасте?
– Ее кто-то напугал до смерти. А сердечко и так слабое было. Дело у Вишневского, он ею занимается. А вот удивительное совпадение. – Шталь отвернул простыню.
Под левой грудью девицы Веткиной виднелось родимое пятно. Розовое, в виде сердца.
– Какая трагическая ирония, – заметил Митя.
– Да, судьба не лишена черного юмора. Подойдет как отметина?
– Возможно.
– Ладно, давай к следующей. – Глеб переместился правее. – Разносчица Ильиченко, тридцать пять лет. Collum vulnus[4].
– Это та, из Мясного переулка?
– Она самая. Которую муж пырнул вилкой прямо в сонную артерию. И снова занятное совпадение…
Шталь откинул простыню, обнажив рыхлое белое бедро разносчицы. Россыпь родинок на коже отчетливо складывалась в изображение трезубца.
– И правда любопытно, – заметил Митя, но особого интереса опять не проявил. – Второй знак тоже можно трактовать как предупреждение. Но я не определюсь, пока не посмотрю на третий.
– Хозяин – барин. Ну, с последней дамой ты уже знаком. Старушка Зубатова. Laesio cerebri traumatica[5]. Без лишних предисловий. – Глеб молча вытянул из-под простыни худую морщинистую руку, развернул запястьем вверх. И, судя по изменившемуся лицу сыщика, остался доволен произведенным эффектом.
– Вот она! Охотничья стойка шотландского сеттера! – удовлетворенно воскликнул Шталь.
Самарин подался вперед и буквально вцепился глазами в старухину руку.
– Почему шотландского? – не отрывая взгляда от зубатовского запястья, машинально спросил он.
– Он тоже брюнет. Ну, теперь я вижу, что угодил.
– Этого не может быть. – Дмитрий наконец посмотрел на доктора.
– Я тоже был изумлен не меньше твоего. Проверили. Знак настоящий. Такое не подделывают. И уж тем более не благообразная старушка, которой, если верить метрикам, было сто два года.
– Черт возьми, – пробормотал Митя. – Это все усложняет.
На руке старухи Зубатовой чернел знак, который Дмитрий с детства видел сотни раз – в церковных книгах и летописях, на изображениях Диоса и его учеников. Знак, который есть практически на каждом надгробии в Империи, кроме разве что захоронений восточных иноверцев.
Учителя в школе объясняли Мите, что знак этот – как бы вывернутый наизнанку восьмигранник Диоса, «ибо небытие есть антипод жизненной гармонии, заключенной в октаэдрум». По другой версии, обозначал он песочные часы – символ неумолимого течения времени, того, что каждому живому существу отмерен свой срок. По
